Книга Дома стены помогают - Людмила Захаровна Уварова

может быть, чуть наигранной искренностью.

Впрочем, такие вот приступы беспощадной самокритики случались редко. Большей частью Жанна была довольна собой, каждый ее поступок представлялся ей безукоризненным, и она по-прежнему не уставала говорить о своей неотразимости.

Так, например, она всерьез считала, что ее непременно должны взять сниматься в кино.

— У меня же на редкость характерная внешность, — утверждала Жанна. — Такие, как я, не валяются на улице, не каждый день встретишь…

Особенно часто она стала говорить о съемках в кино после того, как Тамара наотрез отказалась сниматься. Но потом «почти Кадочников» сумел-таки уломать Тамару, однажды утром заехал за ней на машине, и они вместе отправились в студию.

В тот вечер Жанна сидела у меня, то и дело поглядывая на часы, и поминутно спрашивала:

— Когда же она приедет, как думаешь?

— Откуда мне знать? — отвечала я. — Придет, никуда не денется…

— Счастливая, — вздыхала Жанна. — Подумать только, увидит себя на экране, и весь мир в один миг узнает ее!

— Уж так и весь мир?

— Ну, вся Москва, тоже город не маленький.

Жанна мечтала вслух, что было бы, если бы ее пригласили сниматься в кино. Она бы, наверное, ходила на все сеансы подряд и всем своим знакомым, друзьям, соседям и одноклассникам доставала билеты, и ее стали бы узнавать на улице.

Жанна была до такой степени одержима честолюбивыми замыслами, что остановить ее было невозможно.

Я спросила:

— Неужели ты бы согласилась с утра до вечера ходить на одну и ту же картину? Не надоело бы?

— Мне бы никогда не надоело бы смотреть на саму себя.

— Тогда возьми зеркало и глядись в него целый день.

— Сравнила! Кино — это тебе не зеркало.

— Значит, ты считаешь, что тебе никогда не надоест с утра до вечера упиваться своей красотой на экране?

Она посмотрела на меня.

— Да, — сказала серьезно. — А разве нельзя упиваться своей красотой?

— Нет, почему же, — ответила я, потому что в конце концов что еще я могла ответить?

Тамара вернулась поздно вечером, усталая и сердитая, Жанна кинулась к ней, заслышав, как Тамара открывает дверь.

— Ну как? Все в порядке?

Тамара раздраженно ответила:

— Да ну их всех в болото!

— Нет, вы только скажите, да или нет? Будете сниматься? — не отставала Жанна.

— Не буду, — сухо уронила Тамара.

— Правда? Не будете? Почему? А мы-то думали, теперь вы станете знаменитой звездой!

— Как же, жди, — ответила Тамара.

Прелестное лицо ее покрылось гневным румянцем.

— Собралось там в одной комнате мужиков пять и стали меня со всех сторон оглядывать, совсем как Мишку твоего на выставке, только что в зубы не глядели, и приказывают наперебой: повернитесь в профиль, улыбнитесь, закройте рот, опустите голову, пройдитесь…

— Ну и что с того? — удивилась Жанна.

Тамара, не отвечая, продолжала дальше:

— Потом предлагают показать испуг, радость, страдания, счастье, ну и так далее.

— Как показать? — спросила Жанна.

— Изобразить, как умею. Спрашивают меня: если пожар, что будете делать? Я говорю: первым делом мать вытащу из комнаты. А потом? А потом вызову пожарную команду. Не годится, говорят, надо показать, как вы бегаете, собираете свои вещи, а огонь догоняет вас. Я говорю: у меня и собирать-то особенно нечего, я сначала мать должна спасти…

— Я бы тоже маму сначала спасала, — сказала я.

— Потом просят: покажите, как вы рады, что выиграли по займу сто тысяч?

— Показала? — спросила Жанна. — Я бы, наверно, сразу не поверила, а потом начала бы прыгать…

— Я не стала прыгать, — мрачно ответила Тамара. — Я надела пальто и говорю им: все, пока, я домой…

— Так прямо и сказала? — ахнула Жанна.

— Так и сказала. Так что можешь не сомневаться, не быть мне знаменитой кинозвездой, — ни Любовью Орловой, ни Михаилом Жаровым!

— Михаил Жаров — мужчина, — несмело поправила я Тамару.

— Все равно, мужчина он или… мне никогда не быть на его месте. И на студию я больше ни ногой!

Когда мы остались вдвоем, Жанна заявила авторитетным тоном:

— Они ее сами не взяли.

— Почему не взяли?

— Нефотогенична.

— Кто? Тамара? При ее-то красоте?

— Это бывает, — все так же авторитетно продолжала Жанна. — В жизни человек довольно смазлив, вроде Тамары, а в кино выходит плохо. И потом, она уже немолодая.

— В двадцать один год?

— Для кино это много. Как думаешь, сколько лет было Джульетте?

— Не думаю, а знаю — четырнадцать.

— Наша ровесница, одним словом. Поняла?

— Ничего не поняла.

— Чего же тут непонятного: Джульетта впервые полюбила в четырнадцать, это, если хочешь знать, — возраст любви.

— А двадцать один год — это уже не возраст любви?

— Не двадцать один, а считай, двадцать два.

— Почему двадцать два? Ей совсем недавно двадцать один исполнился.

— А сколько времени будет сниматься картина? Иногда, говорят, чуть ли не целый год. Вот уже ей двадцать третий год, выходит, старовата, как ни вертись!

— Брось выдумывать.

— Не брошу. В кино нужны совсем молодые, вот такие, как мы с тобой. На экране каждая морщинка огромной кажется…

Я все никак не могла понять, к чему она клонит.

— Возьми меня, скажем. У меня, может быть, не такая конфетная внешность, но лицо характерное, необычное, и я ровесница Джульетты, почему бы им не снять меня и тебя? У тебя тоже есть что-то оригинальное…

— Хватит, — с досадой сказала я.

— Слушай, Катя, я решила, — сказала Жанна. — Едем на «Мосфильм», я знаю, как туда ехать.

— Ну и поезжай.

— Поедем вместе. Вдруг мы произведем впечатление, и нас будут снимать в какой-нибудь картине?

— Не хочу, — ответила я.

— А за компанию?

— Все равно не хочу.

Но Жанна была мастер уговаривать. Она стала припоминать все те случаи, когда ей приходилось сопровождать меня. Потом привела в пример, как в прошлом году она вместе со мной пошла к зубному врачу, когда мне должны были рвать корень глазного зуба и она все два часа просидела перед кабинетом, чтобы мне не было страшно.

Этот корень оказался последним и самым убедительным аргументом.

Я была памятлива на добро, Жанна знала эту мою особенность и рассчитала все точно.

Я сдалась. И мы обе отправились на студию «Мосфильм». Первым делом Жанна решила разыскать Арсения Ниточкина, так звали, как нам сказала Тамара, помощника режиссера, «почти Кадочникова».

В проходной студии сердитый старик-вахтер с жиденькой бородкой, похожий не то на Чарльза Дарвина, не то на академика Ивана Петровича Павлова, долго не хотел нас пускать.

— Нет пропуска, стало быть, нет на вас заявки, — утверждал он. — А без пропуска — нет вам входа.

Однако Жанне и его удалось уломать. Умильно сузив глаза, она сказала:

— Дядечка, как вы напоминаете