Книга Номер одиннадцать - Сергей Сергеевич Ашманов

сейчас стошнит.

— Что не так, больной?

— Ваши вопросы. Они ужасны. Задавая их, вы никогда не дойдете до истины.

Несмотря на то, что слова пациента выражали негодование и возмущение, лицо его по-прежнему скрывало это. Тон его голоса также был спокоен. Единственное, что выдавало серьезность его слов, этот жест, когда он встал со своего места и посмотрел прямо в глаза. У большинства приматов, в частности у человекообразных обезьян, это является прямым выражением агрессии и недовольства.

— Что ж, хорошо. Давайте тогда я отвечу на ваши вопросы, если они у вас есть.

Пациент сел на свое место и молчал несколько минут, пока я делал заметки в блокноте, а потом сказал:

— Все есть вибрация.

— Что простите?

— «Знай же: идет от начал всеобщее это блужданье. Первоначала вещей сначала движутся сами, следом за ними тела из малейшего их сочетанья, близкие по силам к началам первичным».

— Ого. Кто это сказал?

— Тит Лукреций.

— Что он имел в виду?

— Он говорит о частицах — атомах. Это явление вы называете «броуновское движение». — «Почему он сказал «вы»?» — задался я вопросом и записал в блокнот это наблюдение.

— Ах, да. Разумеется, знаю. Альберт Эйнштейн вывел целую теорию на этот счет.

— Вы помните, в чем смысл?

— Конечно. Частицы хаотично движутся, и все такое…

Честно сказать, я не был силен в физике и потому ответил опрометчиво.

— А почему они движутся?

— Почему?

— Почему? — настаивал пациент.

— Из-за того, что сталкиваются друг с другом?

— Вы правы, но кто изначально их «толкнул»? По какой причине они начали движение?

— Простите, но это сложный вопрос, и я не могу на него ответить. Может быть, вы просветите меня?

— Когда-нибудь вы поймете, — мне показалось больной расстроился, но я не мог считать это по его мимике и жестам.

Прошел час в молчании, и я решил, что сеанс стоит закончить, но перед моим уходом пациент N11 сказал, что у него есть еще одна загадка для меня:

— Я есть течение, меня нельзя остановить. Забыть, назад вернуть, предопределить мой путь. Я как песок сквозь пальцы сыплюсь, и как воды поток я мчусь, мой символ стрелка, с вещами я борюсь… Что камень мне, что человек, я уничтожу всё вовек.

— Кажется, это сложнее предыдущей.

Пациент промолчал, а я вышел на обед. В горле пересохло. В столовой мне повстречался профессор, и я расспросил его о деле относительно пациента N6. Он заверил меня в скорейшем разрешении данного вопроса, но никак не конкретизировал эту установку. В свою очередь, он спросил меня о больном, и как продвигаются успехи в лечении. Я ответил, что все хорошо, хотя сам не считал так. Честно говоря, я уже начинал сходить с ума. Перед тем, как войти в столовую, я снова увидел за окном пуделя. Он смотрел на меня черными, как бусины, глазами. Но стоило мне моргнуть, как собака исчезла.

— Вы здесь не встречали пуделя? — неожиданно спросил я профессора.

— Хорошая шутка, доктор Леман. Очень профессионально.

— Нет-нет. Я готов поклясться, что пять минут назад видел собаку за окном.

Я не стал говорить, что видел ее и вчера, чтобы он не подумал, будто у меня бред.

— Вы бредите, доктор. И я понимаю вас. После общения с N11 становишься выжат как лимон, хотя больной почти всегда молчит и несет всякий бред.

— А Вы пытались понять, о чем он толкует?

— Конечно, но разве его поймешь? Он, как змея, душит своим поведением.

— Что означают его загадки?

— Какие загадки?

— Разве он не задавал вам загадок?

— Ха-ха-ха, — рассмеялся профессор, да так, что его усы шевелились вместе с его животом. — А вы неплохой комик, доктор Леман. Если у Вас возникнут какие-то вопросы, прошу Вас к себе. Мне будут интересны Ваши гипотезы.

После этого случая я понял, что профессор не так увлечен своими пациентами, как изначально мне показалось. Да и вообще, похоже, что его это вовсе не волнует. Но одно ясно точно, что он не убийца.

Вечер снова прошел в непрерывной работе. Интересная загадка, между прочим. Кажется, я знаю ответ.

Ночью мне почудилось, что я видел очертания человека, стоящего над моей кроватью, но, включив свет, никого не обнаружил. Этот фантом моей фантазии сильно испугал меня. Но мы, врачи-психиатры, крепкие ребята. Однако, шепот, доносящийся за дверью, настораживал. Несколько раз я вставал с постели и открывал дверь, но там никого не было.

Утром я застал пациента N11 сидящим на полу. Он напевал какую-то песенку.

— Доброе утро.

— А, это вы, доктор Леман? — голос был мне знаком.

— Елена, как твои дела?

— Плохо, доктор. Вы ведь не нашли мою собаку?

— Прости, но пока не нашел. Но я видел ее вчера за окном.

— Вы ее поймаете? Она у меня шустрая. Бывает, убегает куда не просят. А я ей говорила, что нельзя ходить играть к дяденьке в палату, ведь он злой и все время ругается.

— К какому дяденьке?

— Ну к тому, который не любит, когда с ним играют в мячик.

У меня прошли мурашки по коже. Сердце забилось чаще. Мне стало плохо и я сел на стул. Очевидно, что девочка говорила о пациенте N6. Но мой мозг не в состоянии собрать воедино этот сложный пазл: если собака настоящая, она никак не могла проникнуть в здание. Разве что через окно. Но на окнах решетки. Да о каком проникновении идет речь, когда палата находится на втором этаже. Боже мой, что и думать теперь.

Я старался успокоить себя и предполагал, как пациент N11 (Елена) мог узнать о пациенте N6, если они никогда не виделись? Уйма вопросов и ни одного ответа.

Неожиданно Елена ушла и на свет явился N11.

— Вы отгадали мою загадку?

— Да. Да, я отгадал твою… Вашу загадку. Это время?

— Правильно. Между прочим, арахис вовсе не орех, это бобовое растение.

— Что? Так Вы тогда слушали меня?

— Я всегда слушаю, но отвечаю только тогда, когда хочу.

Мы снова сели возле камина, и я включил диктофон, пытаясь вести беседу с пациентом и одновременно рассуждать о словах Елены.

— Кто вы? — спросил мня пациент.

— Я доктор Берндт Леман.

— Это имя, но кто вы?

— Я человек.

— Это биологический вид. Так кто вы? — не унимался он.

— Я — это я. Странные вопросы вы задаете.

— Этот ответ я не засчитываю. Будьте открыты. Ведь я открыт перед вами.

— Что ж. Я — мужчина. — N11 отрицательно покачал головой. — Объясните мне, прошу.

— Когда вы слушаете Вагнера или Баха, когда читаете поэму Шекспира или о героях и