Книга Женская война - Александр Дюма

— А мне на левый.

— Как же нам быть? Мои люди на том берегу, куда вы едете, а ваши на том, куда отправляюсь я.

— Что ж? Дело очень простое: пришлите мне моих людей в вашей лодке, а я пришлю вам ваших людей в моей.

— У вас быстрый и изобретательный ум.

— Я родился полководцем, — сказал Ковиньяк.

— Вы уже полководец.

— Да, правда, я и забыл о своей армии.

Незнакомец приказал изонскому перевозчику править к берегу, противоположному тому, с которого он приехал, к рощице, которая тянулась до самой дороги.

Ковиньяк, возможно ждавший измены, приподнялся и во все глаза следил за стариком, держа палец на гашетке пистолета и готовясь выстрелить при малейшем подозрительном движении синего плаща. Но старик не удостоил даже заметить эту недоверчивость: с настоящей или притворной беспечностью он повернулся к молодому человеку спиной, начал читать письмо и скоро совершенно предался чтению.

— Не забудьте часа свидания! — закричал Ковиньяк. — Сегодня вечером, в восемь часов.

Незнакомец не отвечал и, казалось, даже не слышал этих слов.

— Ах, — сказал Ковиньяк вполголоса, поглаживая дуло пистолета, — если б я хотел, то мог бы освободить место губернатора Гиени и прекратить гражданскую войну! Но если герцог д’Эпернон умрет, к чему мне его бланк? Если прекратятся междоусобия, чем стану я жить? Ах! Иногда мне кажется, что я схожу с ума! Да здравствует герцог д’Эпернон и гражданская война! Ну, лодочник, за весла и греби к тому берегу: не надо заставлять достойного вельможу ждать свою свиту.

Через минуту Ковиньяк пристал к левому берегу Дордони в то время, когда синий плащ отправлял Фергюзона и его пятерых бандитов в лодке изонского перевозчика. Молодой человек не хотел нарушать обещания и приказал своему лодочнику перевезти четырех человек незнакомца на правый берег. Оба отряда встретились на середине реки и учтиво обменялись поклонами. Потом они двинулись к тем пунктам, где их ждали. Старый дворянин вместе со своим конвоем направился к роще, которая тянулась от берега до большой дороги, а Ковиньяк, предводительствуя своим отрядом, поехал к Изону.

III

Через полчаса после сцены, о которой мы рассказали, окно гостиницы метра Бискарро, которое прежде захлопнулось так шумно, осторожно растворилось. Из него выглянул молодой человек, внимательно огляделся и потом облокотился на подоконник. Ему было лет шестнадцать или восемнадцать; он был одет в черное платье с широкими манжетами по тогдашней моде. Рубашка из тонкого вышитого батиста горделиво выступала из-под его камзола, ниспадая волнами на украшенные пышными бантами штаны. Его маленькая и пухлая рука, настоящая рука аристократа, нетерпеливо теребила замшевые перчатки с украшениями по швам. Светло-серая шляпа с великолепным голубым пером прикрывала его длинные золотистые волосы, красиво обвивавшие овальное лицо, чрезвычайно белое, с розовыми губами и черными бровями. Но вся эта прелесть, благодаря которой юношу можно было считать очаровательным красавцем, теперь исчезла под тенью дурного расположения духа. Оно происходило, без сомнения, от бесполезного ожидания, потому что юноша жадными глазами осматривал дорогу, которую вдали уже скрывал густой вечерний туман.

От нетерпения он хлопнул перчатками по левой руке. Услышав этот шум, Бискарро, все еще ощипывавший куропаток, поднял голову, снял свой поварской колпак и спросил:

— В котором часу угодно ужинать вашей милости? Все готово, и я жду только вашего приказания.

— Вы знаете, что один я не стану ужинать, потому что жду товарища. Когда увидите его, можете подавать кушанье.

— Ах, сударь, — отвечал метр Бискарро, — не хочу порицать вашего друга, он может приехать или не приехать, как ему угодно, но все-таки заставлять ждать себя — предурная привычка.

— У него нет этой привычки, и я удивляюсь, что он так долго не едет.

— А я более нежели удивляюсь, сударь, я огорчаюсь его промедлением: мясо пережарится.

— Так снимите его с вертела.

— Тогда оно остынет.

— Поставьте на огонь другую куропатку.

— Она не дожарится.

— В таком случае, друг мой, делайте что вам угодно, — сказал молодой человек, невольно, несмотря на свое дурное настроение, улыбаясь при виде отчаяния трактирщика. — Предоставляю решение вопроса вашей опытности и мудрости.

— Никакая мудрость на свете, даже мудрость царя Соломона, — отвечал трактирщик, — не может придать вкуса вторично разогретому обеду.

Высказав эту великую и неоспоримую истину, которую лет двадцать спустя Буало переложил в стихи, метр Бискарро вошел в свою гостиницу, печально покачивая головой.

Юноша вернулся в комнату и, стараясь обмануть свое нетерпение, начал ходить по ней, но, как только ему показалось, что вдалеке слышен лошадиный топот, он живо подбежал к окну и воскликнул:

— Наконец-то, вот он! Слава Богу!

Действительно, за рощицей, где пел соловей, которого вовсе не слушал юноша, занятый своими мыслями, показалась голова всадника. Но, к величайшему удивлению молодого человека, всадник не поехал по большой дороге дальше, а поворотил направо, въехал в рощу, и скоро шляпа его исчезла. Это означало, что он сошел с лошади. Через минуту наблюдатель заметил сквозь осторожно раздвинутые ветви серый дорожный плащ и отблеск лучей заходящего солнца на стволе мушкета.

Юноша стоял у окна в раздумье: всадник, спрятавшийся в роще, очевидно, не был его товарищем. Нетерпение, выражавшееся на его лице, сменилось любопытством.

Скоро другая шляпа показалась на повороте дороги. Молодой человек спрятался за створкой окна.

Тот же серый дорожный плащ, тот же маневр лошади, тот же блестящий мушкет. Второй гость сказал первому несколько слов, которые не мог расслышать наш юноша. Получив какие-то сведения, он поехал в рощу, на другую сторону дороги, спрятался за скалой и стал ждать.

С высоты, на которой он находился, юноша мог видеть шляпу, выглядывавшую из-за скалы. Возле шляпы блестела светлая точка: то был конец мушкетного ствола.

Чувство непреодолимого страха овладело юношей, он смотрел на разыгрывавшуюся сцену, все более и более стараясь быть невидимым.

«Ах, — спросил он себя, — уж не против ли меня и моей тысячи луидоров составился этот заговор? Нет! Не может быть! Если Ришон приедет и мне можно будет отправиться в дорогу сегодня вечером, то я поеду в Либурн, а не в Сент-Андре-де-Кюбзак и, стало быть, не в ту сторону, где прячутся эти люди. Если б здесь был мой старый и верный Помпей, он мог бы дать мне совет. Но вот еще два человека, они едут к двум первым. Ой! Да это настоящая засада!»

И юноша отодвинулся еще на шаг от окна.

Действительно, в эту минуту на дороге показались еще два всадника, но на этот раз только один из них был в сером плаще. Другой, закутавшись в плащ, в шляпе, обшитой галуном и украшенной белым пером, ехал на прекрасном вороном коне. Из-под плаща, развеваемого вечерним ветром, блестело богатое шитье на алом камзоле.