Книга Ведьмина ночь - Екатерина Лесина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дура… какая же…
А кроме того надо готовить. Убираться и в его комнате, потому что ему некогда и не мужское это дело. Следить… за всем следить.
Еще прогулки вечерние.
И его собеседования, к которым тоже надо готовиться. Готовился он. Слушала я… и как-то незаметно сама съехала на тройки. Даже Бизон покачал головой:
— А разумной казалась, — бросил он, окончательно убеждаясь, что наука — не для женщин.
Чтоб вас…
Гришка поступил в аспирантуру. И все продолжилось. Я… тянула. И свое, и его, но свое — по остаточному принципу, перебиваясь с тройки на тройку. Пару раз едва не лишалась стипендии, но тут уж Гришка начинал сердится. Стипендия — это ведь доход. А мне, как сироте, повышенная полагалась. И еще доплаты от города за согласие участвовать в программе распределения.
Деньги же нужны.
У него совсем с ними туго. А я могу взять еще пару контрольных, не Гришкиных, нет, но за них заплатят.
Нет, вот где были мои мозги? Хотя… не только мои.
Работу Гришка нашел легко и неплохую, хотя, конечно, сам он полагал, что достоин большего. Но его зарплата позволила снять махонькую квартирку, в которую переехала и я. Теперь понимаю, что порядок наводить в этой квартире надо было, потому меня и прихватили.
Вот и…
Когда все закончилось?
Хотя… было ли у нас что-то вообще, кроме моей больной фантазии и желания иметь семью? Я ведь и вправду считала, что она у нас. Настоящая. Конечно. Она ведь на любви и доверии строится, а штампы и прочие глупости — совершенно лишнее.
Больно.
Как же больно… там, в животе.
И туман воспоминаний расступается. А я вижу женщину. Ведьму. Старую ведьму. Старую не столько по годам, сколько по силе той, что в ней клубится.
— Я… я не нарочно, — говорю ей, чувствуя, как слезы кипят на глазах. — Я… не сама… он предложил…
— Тише, — её ладонь касается моих волос. Она теплая, горячая даже, но вместе с тем исходящая сила унимает боль. Становится вдруг легко-легко. — Натворила ты, девочка, конечно…
Натворила.
Знаю.
Ведьме нельзя делать то… то, что я сделала. Ведьма, она с миром связана. А я сама, своими руками… не своими. Но тогда ведь казалось, что это — единственно правильное решение.
— Но то не только твоя вина, — старая ведьма второй рукой взяла меня за подбородок. — Глупенькая. Молоденькая. И учить некому. Но голова и вправду светлая. И душа тоже… ничего, прочее исправим. Но смотри, второго шанса не будет.
Пальцы легли на шею.
А ведь она и убить может. Легко. Ну и пускай. Не так больно будет.
— Закрой глаза, — велят мне. И я подчиняюсь. А сила… сила внутри будто унимается. Она еще не моя, да и не станет таковой. Может, у моей дочери.
Если у меня будет дочь.
Беременность была некстати. Последний год его учебы, я тоже студентка. И ни работы, ни перспектив внятных. Из общаги точно погонят, если в академ уйду. Да и стипендия закроется. А кроме нее доходов нет, не считая, разве что ставшей уже привычной подработки с контрольными и практическими. Только это ведь мизер.
А ребенку многое нужно.
Он был ласковым, Гришка. Он никогда не требовал, не давил, но просто рассказывал, что нельзя жить в нищете, что я его возненавижу. И мы сами все разрушим.
Просто еще не время.
Просто…
А ведьмам нельзя аборт? Это предрассудки, не более того. Многие ведь делают. И у него есть знакомый, который может все провернуть тихо, не привлекая лишнего внимания.
Слезы.
Слезы горячие. Я не плакала тогда. И потом тоже. Я вовсе выкинула это из головы, запретив себе думать, запретив себе плакать. А они все-таки вырвались.
— Плачь, девочка, — старая ведьма обняла меня. И теперь я чувствовала её запах. Пахло от нее, как от мамы… как в детстве, когда казалось, что твое горе — самое горькое. И только с нею, с мамой, можно его пережить.
Пережила.
И выжила.
Машеньку он встретил на работе. Тогда уже и меня распределили, причем, как ни удивительно, в Москве оставили. Нет, не Гришкиными стараниями, подозреваю, Бизон помог. Он в комиссии сидел. И уже потом, когда я подмахнула бумаги, к слову, не глядя, буркнул:
— Чтоб ты так за себя училась, как за других.
А я…
Я опять не поняла.
Глупая. Влюбленная. Или любящая? Или просто запутавшаяся, увязшая в чужой игре? И хотелось бы переложить вину, сказать, что да, я не при чем, что все это — Гришка. Его обаяние. Его таланты.
Только…
Себе не стоит врать. Моей вины тоже изрядно.
Машенька.
Не знаю, когда и как у них там все началось. Я сама-то пыталась приспособиться к работе, которая совсем-совсем не походила на то, что я себе придумала. Вредные старухи. Жалобщики. Какие-то доносы, требования. Старые бумаги и отчеты, которые надо было разобрать просто-таки срочно. Начальник, взирающий свысока и с сомнением. Он хотел нормальную ведьму, а прислали меня. Слабосилок и троечница.
И от его взгляда, от недоверия становилось обидно.
Наверное, именно там, в моей комнатке, махонькой и тесной, я и начала приходить в себя. Я… увлеклась. Да. Отчетами. И склочными старухами, которым на самом деле нужны были вовсе не зелья с амулетами, а просто пару минут разговора. Начальником, который все еще смотрел на меня с подозрением, но хотя бы кривиться перестал.
Афанасьевым и его пирожками.
Я стала задерживаться. Потому что вдруг поняла, что домой идти совсем не хочется. Что дома Гришка, снова чем-то недовольный. А еще немытые полы и ужин. То есть необходимость его приготовить, ведь у Гришки желудок слабый, и гретое, а тем паче вчерашнее, он не ест.
Потом он вообще перестал есть. А я, вместо того, чтобы забеспокоиться, вздохнула с облегчением. Как же… я сама могла и пирожками довольствоваться. И кефиром из соседнего магазина, мне там Олька, продавщица, оставляла бутылку свежего.
Он первым заговорил о расставании.
Даже не так. Это был очередной вечер. Кажется, осень. И темнело рано, а фонари у нас горели едва-едва. И я раньше просила его встречать, и Гришка даже встречал пару раз, но потом его задерживали на работе. Или просто работы было много и он уставал. Или еще что-то случалось. В общем, сама я привыкла ходить по темной аллее до темного же дома. Свет не горел и в подъезде.
Пахло затхлостью и плесенью.
В квартире не лучше.
Я вошла. И разулась, тихо ругаясь. По дороге в темноте в лужу вступила, и ботинок промок насквозь. Отопления же не дали, и придется как-то его на полотенцесушитель пристраивать, а Гришка этого не любит.
Он был дома.
На кухне.
Чаю сделал. Себе. И сказал:
— Ты стала поздно приходить.
— Да… опять… Марковна пришла, жалуется, что у нее соседи кота сглазили, тот есть перестал, — ноги замерзли и я прямо там, в коридоре, стянула колготки. Их тоже придется стирать, а потом закручивать вокруг теплой трубы полотенцесушителя. Запасные еще вчера дорожку пустили, так что без вариантов.
— Нам надо поговорить, — Гришка нахмурился. — О нас.
А я именно тогда и поняла, что… все.
Он говорил.
Долго.
О том, что любит меня и всегда любил, но обстоятельства складываются так, что наша с ним любовь обречена. Что у него есть долг перед семьей и родом. Что на него надеются. Матушка. Сестра…
Я еще подумала, что за столько лет ни разу их не видела.
А он все продолжал. Про шанс, который нельзя упустить. Про Машеньку, служившую секретаршей в министерстве. Про то, что она — генеральская дочь. И отец её может поспособствовать карьере Гришеньки. А я, если люблю его не только на словах, должна отпустить его.
Вот прямо сейчас.
Что мы в конце концов не муж и жена. И у каждого — своя дорога. И он готов мне помочь в первое время, но так-то я должна требовать служебное жилье, которое положено.
Я слушала и не понимала.
Слушала и…
И понимала, что не чувствую ничего. Обида? Горечь? Внутри будто заморозили все. И главное, сердце-то ровно билось. Я почему-то сосредоточилась на этом вот стуке, сердца, будто не стало ничего-то важнее.
— Так ты уйдешь? — из состояния ступора вывел этот, полный надежды вопрос. — Хотя… извини. Чего это я. Я сам… я уже и вещи собрал. А квартира оплачена. До конца месяца. Тебе хватит времени, чтобы сориентироваться. И денег оставлю.
Оставил.
Почти месячную зарплату. Наверное, с его стороны это было благородно, но… когда закрылась дверь — вещи Гришки уместились в небольшой чемодан, к слову, новый, может, даже купленный именно для этого бегства, — я расплакалась.
Горько.
И громко. С подвываниями.
