Книга Афоризмы - Георг Кристоф Лихтенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда кто-нибудь в Кохинхине[42] говорит: doii (я голоден), то люди бегут, как на пожар, чтобы дать ему поесть. В иных провинциях голодающий мог бы сказать по-немецки — «я голоден», и это помогло бы ему ровно столько же, как если бы он сказал doii.
[Январь 1793]. Изобразить происхождение французского древа свободы по Линнею — вышла бы неплохая сатира!
Я хотел бы узнать, что произойдет, если бы когда-нибудь пришла с неба весть, что господь бог в ближайшее время направит на землю комиссию из полномочных ангелов, и они, по примеру судей в Англии, начнут объезжать Европу и выносить решения по крупным процессам, в которых обычно нет иного судьи, кроме права сильного. Что сталось бы тогда с некоторыми королями и министрами? Иные из них, пожалуй, предпочли бы поскорей начать ходатайствовать о всемилостивейшем отпуске, для того чтобы познакомиться с ловлей китов или подышать чистым воздухом у мыса Горн, лишь бы не оставаться на своих местах.
Думаете ли вы, что старые злоупотребления в обществе так легко устранить? Французская революция (что бы там ни было!) оставит после себя много хорошего, оно без нее не появилось бы в мире. Бастилия уничтожена, и подлое насекомое, описанное господином Борном[43] в его «Монахологии», тоже отчасти выкурено.
Что за животное солдат, ясно видно из современной войны: он позволяет себя использовать для установления свободы, для ее подавления, для свержения королей и для укрепления тронов. Против Франции, за Францию и против Польши![44]
В присоединенных странах французы обещали любовь к братьям; в конечном счете они ограничились лишь любовью к сестрам.
Этому городу была постоянно присуща некая счастливая тупость.
К числу недоразумений или неверных представлений о французской революции относится и то, что полагают, будто народом руководит кучка злодеев. А может быть скорее эти злодеи использовали настроение нации?
Во «Всеобщей литературной газете»[45] ( 1793, № 78) имеется замечание о том, что в Париже следовало бы надежно спрятать статуи и тем самым предотвратить разрушение их варварами. И в другом месте — (№ 85) так же: «Многое в революции могло бы произойти не столь насильственным образом». Словно природа может предоставить осуществление своих планов метафизике! Было бы, разумеется, хорошо, если бы города в Калабрии[46] находились в безопасности до тех пор, пока природа не укрепит пещеры, созданные ею под этими городами. Но, думается, что если, несмотря на ремонт и подпорки, здание все же рушится, то никаким ремонтом улучшить его состояние было бы невозможно...
О, будьте снисходительны в суждении об исполнителях подобных предприятий и оценивайте их достоинство не тем мерилом, с каким вы подходите к другу, опекуну или компаньону. Для разыгрывания великой национальной драмы требуется нередко исполнение таких ролей, которые, правда, честный человек поостерегся бы играть, и если не для утверждения закона, то для его подготовки часто требуются люди, которых спустя пятьдесят лет повесили бы в силу этого же закона. Ведь так всегда и было: история изображает нам лишь здания, а грязные строительные леса она убирает.
Порядок ведет ко всем добродетелям! Но что ведет к порядку?
Они чувствовали давление правительства столь же мало, как и давление воздуха.
Я прочитал прекрасное замечание в одной из статей «Шлезвигского журнала»[47]: чернь, санкюлоты и великие мира сего, т. е. два противоположных друг другу класса, являются именно теми людьми, которые более всего чужды истине и добродетели и совершили самые гнусные дела...
Если внимательно приглядеться, то у немцев можно повсюду найти подражание, разумеется, более или менее скрытое. Даже наши оплачиваемые сражения — подражание защите отечества. Действительную защиту своего очага, своей жены и детей нельзя сравнить со службой солдата, хотя это все-таки делают очень часто. Это вещи совершенно различные и отличаются они друг от друга, как истинная дружба от подхалимства.
По поводу современной анархии во Франции и разногласий в национальном Конвенте[48] позволительно спросить: сколько же принадлежит в этом деле эмигрантам? И сколько — влиянию иностранных дворов? Безусловно, они воюют не только посредством армий.
Ни одна борьба[49], происходившая на моей памяти, не извращала так сильно понятия свободы и равенства, как современная. «Поезжайте в Париж, там вы увидите до чего доводит равенство!», — кричит одна партия. И печально видеть, что даже известные писатели присоединяют к этому свой голос. Точно так же я мог бы воскликнуть: вы, что находите такое уж великое счастье в общении с другим полом и в любви к нему, взгляните на больницы, где содержатся больные с провалившимися носами! Или вы, кто разглагольствует о сладости дружбы за кружкой вина, взгляните на пьяниц в когтях чахотки, медленно умирающих, окруженных голодными детьми! О, глупцы, готов я сказать, поймите же нас! Я думаю, вы понимаете нас слишком хорошо, но вы рассуждаете так лишь потому, что боитесь, как бы нас не понял свет. Равенство, которого мы требуем, это наиболее сносная степень неравенства. Разнообразных видов равенства, в том числе и ужасных, существует столько же, сколько и различных степеней неравенства, и некоторые из них так же ужасны. С обеих сторон грозит гибель. Я поэтому убежден, что разумные представители обеих партий не так далеки друг от друга, как это полагают, и равенство для одной партии и неравенство для другой, пожалуй, в конце концов, одно и то же понятие, лишь различно называемое. Но чем здесь поможет философствование? Спор этот может быть решен только битвой, и, если одна партия добьется преобладания, особенно, когда противная партия показала себя очень уж необузданной, то положение может еще более ухудшиться.
Однако следует опасаться, как бы эта средняя ступень равенства или неравенства (как угодно) не оказалась одинаково ненавистной для обеих партий. Тогда, пожалуй, ее нужно будет установить силой. В этом случае нечего удивляться, что
