Книга Я тебя никому не отдам - Анастасия Франц

Новый вздох. Новый день, в котором придётся заново учиться жить. Жить, зная, что рядом нет самого близкого человека на всей планете. Сердце всё так же бьётся — медленно и неторопливо, но нет в нём той искры и веры больше. Словно все эмоции, что были во мне, выкачаны страшной реальностью. Словно я опустошена, став бездушной куклой в руках кукловода.

Руки судорожно сжимают дорогую вещь, что хранит запах родного человека. Рубашка, та самая, что так любил папа. Утыкаюсь в ворот, до сих чувствуя аромат корицы и ванили — так пах самый близкий человек. Папа!

Одинокая непрошенная слеза скатывается по щеке, предвещая обжигающую внутри боль, отчего на сердце остаётся ожог, шрам, который не залечить никакими мазями, и точно не поможет подорожник, что в детстве прозвали травой, что лечит все болячки.

Рваный стон слетает с губ. Зажмуриваю глаза. Вспоминая то, что так дорого сердцу.

— Папа! — с криком бегу навстречу мужчине, что присел на корточки, расставив руки в стороны, ловя меня в свои объятиях.

Обнимает, прижимая к своей груди, как своё сокровище, а я своей мордашкой утыкаюсь в его шею, вдыхая родной запах ванили с корицей.

— Папа, — радостно щебечу, сжимаю маленькими ручками его шею.

— Хвостик, я тоже соскучился, — говорит, улыбаясь, осторожно меня отстраняя.

— Я приготовила для тебя подарок, — пытаясь чётко выговорить букву “р”, но вместо этого получает “л”.

Папа смеётся, а я вглядываюсь в его лицо, замечая в уголках глаз морщинки.

— Папа, — обнимаю за шею.

— Да, Хвостик, — его лицо становится серьёзным, но вот глаза всё так же светятся.

— Ты же меня никогда не бросишь? — спрашиваю, заглядывая в глаза.

— Никогда, Хвостик. Папа всегда будет рядом! — крепко прижимает к своей груди.

— Я тебя люблю, — крепко обнимаю, целую в колючую щёку.

— И я тебя, Хвостик. Сильно-сильно.

Папа всегда будет рядом. Всегда будет рядом… Рядом…

Всхлипываю, сжимаю сильнее в руках папину рубашку. В груди дыра. По щекам бегут слёзы, падая на ткань, что всё больше намокает.

— Ты же обещал никогда меня не покидать! Ты же обещал, — хрип в пустоту, который слышит лишь тишина, которая разъедает мои органы, принося всё больше боли и страдания.

Кажется, за эти дни я слилась с пустотой, болью, став с ней одним целым. Она словно часть меня, а я часть её, и нас ничем не разделить.

В комнату проникает свет, заливая яркими лучами помещение, где, свернувшись калачиком в позе эмбриона, лежу я на тёмных покрывалах, не выпуская из рук дорогую вещь. Сколько прошло дней? Не знаю. Я сбилась со счёта. Пять… десять…? А может, один? Ничего не замечаю, не пью, не ем. Неизвестно, как ещё жива. А можно ли назвать человека живым, который чувствует лишь огромную пустоту у себя в груди? Дыру, что не заклеить никаким пластырем.

Громкий стук обрывает окружающую меня тишину. Вздрагиваю.

— Саша, — слышу по ту сторону двери. От имени, которое произносит мама, меня передёргивает. Никогда не любила, чтобы меня так называли. — Дочка, спускайся, пойдём позавтракаем. Ты три дня не ела, — в её голосе беспокойство.

Прошло три дня?

— Я не хочу, — получается слишком тихо, но надеюсь, меня услышат и уйдут.

— Саша, так нельзя, — вновь вмешивается мамин голос. — Давай с тобой поговорим? Мне больно видеть тебя такой. Папа умер, и ничего не вернуть, так не убивай же ты себя.

Её слова ранят в самое сердца, пробираются глубоко внутрь, оставляя шрамы и всепоглощающую боль, которая затапливают всю меня до краёв.

— Мама уйди, — шиплю. — Я не хочу никого видеть, как ты этого не понимаешь, — на последних словах срываюсь.

По ту сторону тишина, и я вновь утыкаюсь в драгоценную вещь, вдыхая запах, который меня немного успокаивает. Я знаю, что папа не хотел, чтобы я страдала, но я не могу. Не могу продолжать жить как мама, делая вид, что всё, что случилось — в порядке вещей, и нужно всё забыть. Нет. Никогда.

Я не смогу жить с болью в раненом сердце и понимать, что уже ничего не будет как прежде. Что никто не назовёт меня больше Хвостиком, не прижмёт к своей груди, не скажет, что я всё смогу, чего бы мне этого ни стоило. Папа больше не придёт на моё выступление, не будет смотреть с первых рядом гордым взглядом, а в конце аплодировать стоя.

Его больше никогда не будет рядом.

Истошный крик вырывается из груди, но сквозь слёзы и боль прорывается лишь рваный выдох. Вцепляюсь пальцами в деревянную поверхность кровати, сжимая её до побелевших костяшек. Вой, раненой птицей издаю крик, заглушая, утыкаюсь в подушку, которая от слёз стала мокрой, хоть выжимай.

— Саша, — вновь голос родительницы за дверью. — Если не хочешь выходить на завтрак, то хотя бы вечером спустись вниз. Я хочу познакомить тебя кое с кем.

Замираю, не понимая её слов — что она этим хотела сказать? С кем познакомить?

Но этот вопрос быстро испаряется из головы, стоит только понять, что наконец меня оставили в покое.

Медленно поднявшись с кровати, слегка пошатнулась. Успела схватиться за тумбочку рукой, дабы не свалиться. Я не ела фиг знает сколько времени, и это сказывается на моём состоянии. Но сейчас кусок в горло не лезет. Всё, что бы я ни взяла в рот, вылезает наружу.

Прислоняясь к стене, маленькими шагами бреду в сторону ванной. Нужно привести себя в порядок и принять прохладный душ.

Подойдя к зеркалу, обнаружила в отражении бледную моль, на которую я была похожа. Синяки под глазами, бледность, скулы заострились, выдавая степень истощения организма. От такой красоты поёжилась. Открыла кран с прохладной водой, наполнила ладошки прозрачной жидкостью и омыла ею лицо.

Холодная вода привела меня в чувство, я поёжилась, ощутив мурашки на коже.

Прикрыла глаза, досчитала до десяти и, распахнув веки, посмотрела в своё отражение. Бледная моль. Я вижу лишь жалкое подобие той меня, которой всегда гордился родитель. Что я с собой делаю? Разве папа гордился бы мной, видя, до какого состояния я себя довела?

И мой ответ — нет.

Не такую дочь он растил.

Быстро скинув с себя всю одежду, залезла под прохладный душ, наконец приводя себя в порядок.

Через полчаса я хоть отчасти, но была похожа на себя. Но потухший, затравленный взгляд выдавал мою боль, что всё так же съедала меня по частичкам. Глаза больше не сияли счастьем и уверенностью, как прежде. Да и вся я будто изменилась. Словно я не я, а какая-то жалкая копия меня.

Подойдя к шкафу, натянула чёрные джинсы и длинную бесформенную футболку, чтобы скрыть свою худобу. Волосы не стала сушить, оставив их мокрыми, лишь несколько раз провела зубчиками расчёски по прядям. Не хотелось, чтобы на меня смотрели волком, хотя это последнее, о чём я думала. Мне не важно, кто и что обо мне подумает.