Книга Холодное сердце пустыни - Вера Волховец

Хасстар. Словечко не из турфанского диалекта. Пауль не очень различал языки кочевников, пять лет жизни в казематах Арены заставили его выучить ругательства на бесчисленном количестве языков. В основном, конечно, большинство оазисов общалось на языке объединенного Магриба, чьей столицей и был Хариб.

Но случались и вот такие вот… Отклонения от привычного.

Ильдар, кажется, как-то называл Пауля хасстаром, уже после того, как получил мечом под ребра. Его народ вообще имел такую традицию — оскорблять перед смертью.

Кажется, на языке выходцев из сердца пустыни это было что-то вроде “белый пес” или “белый шакал”. Хотя разницы нет. С какой стороны ни глянь — с любой оскорбление. Нет, серьезно? Вот никаких глаз нет, ведь Пауль даже в росте обгонял этого щенка на полголовы, про силу и искусство боя мы скромно умолчим. Пауль уже по тому, как стоит соперник, видел, что боец из него никудышный. А туда же — лезет оскорблять. Или типа “вдвоем мы сильнее”? Ну-ну.

На Арене были воины, которые бы на оскорбление ответили оскорблением, и вообще — наверняка бы с полчаса протанцевали бы вокруг врага, изощряясь остроумными унижениями, вот только Пауль усвоил одно: острый язык — это, конечно, хорошо, но лучше, чтобы рука не дрожала и меч был хорошо наточен. На болтовню он распыляться не стал, просто потянул меч из ножен.

Хороший меч, надежный, верный, увесистый. Паулю-то, привыкшему уже, он казался легким, но действительно легкий меч урона не нанес бы.

Сколько крови было на этой полированной стали? Сколько памяти о недругах, да и о друзьях, чью жизнь пришлось оборвать этим клинком. Этот друг был из тех, которые не умирали.

Нужно сказать, что язык простых жестов ушлепки поняли прекрасно. Девчонку отпустили. Сами схватились за оружие. Ну, у них оно тоже было, да. У щуплого — пара кинжалов, у того, что покрупнее, — кривая сабля.

— Уходи, — глухо рыкнул Пауль, замершей у стены девчонке.

С Арены у него ненависть к тому, что за его боем кто-то смотрит. А эта стоит себе, как статуя, глаза свои раскосые пучит. Не дело девке наблюдать резню. Еще потом кошмарами будет мучиться.

— Так ты разговариваешь, хасстар, — ядовито рычит тот самый, который идет за главаря этой недобанды, — а я уж думал, что тебе кто язык отрезал. Ну ладно, погоди, я отрежу.

Ну вот. Вот оно, о чем и говорил Пауль. Болтун. Чем слабже рука, тем длиннее язык. Смерть же напротив — довольно молчалива.

Главарь ринулся на Пауля первым. И сожри его шакалы, его было стыдно убивать. Таких неумех — именно что стыдно, но увы, если что Пауль и делал уже привычно — так это убивал. И нет ничего особенного в том, чтобы скользнуть чуть в сторону, нырнуть под руку противника и полоснуть его острием по животу — неприкрытому броней. Здесь в пустыне броню вообще почти не носили, в ней жарко.

Паулю вот было жарко. Но за сохранность собственного брюха он переживал больше.

Глухой шлепок за спиной — свидетельство того, что все сделано правильно. И стыдно. Стыдно, что пришлось убить чьего-то сына, но Пауль уже привык делать этот выбор. Понятно же, что или он, или его…

После побега — это было первое убийство человека, Пауль искренне надеялся, что больше их убивать ему не придется. Лучше — духов, шакалов, но… Если уж честно и откровенно, разбойников в пустыне было полно, да и вечно избегать стражи вряд ли получится.

— Осторожно.

Высокий вскрик девушки заставляет Пауля вздрогнуть и обернуться.

Зря он зевал во время боя.

Пауль задумался всего на секунду, замер, отдавая честь падающему к ногам врагу. А второй-то противник про него не забыл, второй-то уже очнулся от ошеломления тем, что на его глазах убили его приятеля, и…

От кинжала Паулю удалось уйти. Почти. Все-таки по тыльной стороне запястья лезвие полоснуло. Да, наручей не хватало…

Кинжал метнули — приближаться к Паулю второй ублюдок побоялся, равно как и расставаться со вторым мечом, и поняв, что Пауль ушел от удара — соперник нырнул между двумя глиняными домами и дал деру.

Шакал…

Пауль не стал его догонять. Здесь, сейчас — он в тупике, в котором нету стражи. Вылетит на людную улицу с окровавленным мечом наголо — и все, конец. Хотя и сейчас нужно отсюда уходить побыстрее. Один ублюдок ушел, если не идиот — бросится к страже. Плевать, что они тут делали, и что делали с этой девчонкой. Беглый гладиатор — это в любом случае приговор.

— Господин… — слабый голос девчонки за спиной заставил Пауля вздрогнуть.

— Ты еще тут? — хрипло выдохнул он, оборачиваясь. — Велел же проваливать.

Девушка, бледная как смерть, теребила пальцами краешек сбившегося шелкового покрывала, которым были прикрыты её плечи и волосы.

— Ваша рана, господин…

— Да ерунда, царапина, — Пауль отмахнулся, а потом все-таки глянул на полосу от кинжала и замер. Рана кровила — в этом не было ничего удивительного. Обычное дело. А вот едва заметный бледно-зеленый оттенок кожи вокруг той раны — дело уже не обычное.

Да сожри Сальвадор этого тощего ублюдка и можешь даже не подавиться. Кинжальчик-то отравлен был.

2. Глава, в которой герой пытается немножко умереть

После озарения про яд, на Пауля напал какой-то ступор. Он смотрел на то, как медленно зеленеют его вены, и размышлял о превратностях судьбы.

Нет, ну это ж надо было… И трех недель ведь не прошло с момента побега.

Ну…

Хоть умрет свободным, а не на проклятой Арене…

— Господин… — девушка тронула его тонкими пальчиками за кисть раненой руки.

Пауль глянул на неё и до него дошло… До него вообще некоторые вещи доходили не сразу, видать крюк по дороге закладывали.

Девушка была красивая. Потрясающая, на самом деле.

Да, чаровница, не иначе. Метиска, светлокожая, на фоне многих местных смуглых красоток смотрелась почти что белой вороной.

Нет, ослепительной звездой, не меньше.

И понятно, что не обошлось без пудры на этой нежной коже, и без помады тоже — Мег тоже регулярно подкрашивала губы этими прикупленными у магиков красочками, чтобы губы казались сочнее и ярче, но… Эти губы, алые, как налитая вишня — если смыть с них помаду, вряд ли станут менее мягкими, менее манящими.

И темные уголки сурьмы, конечно, украшали спасенную Паулем девушку, но её глаза вряд ли бы стали менее яркими, если бы всю эту сурьму с век стереть. Не исчезнет из них этот заметный лукавый ум, эта чарующая искренность, таящаяся на дне этих бездонных темных озер.

Пауль глядел в глаза незнакомки и пытался в них не тонуть. Хотя… Сейчас ведь можно было и утонуть. Какая разница? Уж сейчас-то.

Интересно, сколько ему осталось? Десяток минут? Пара часов? День-два?

Сейчас можно и полюбоваться на неё, и даже побыть собой довольным. Этот дивный цветок пустыни он из беды выручил.