Книга Поцелуй зверя - Анастасия Бароссо

Бубны, недавно такие задорные, без солнца звучали как-то зловеще, и от этого еще более притягательно.

В ложбине продолжали непонятный обряд. Двенадцать факелов мерцали в резко потемневшем лесу, как некие блуждающие огни в руках заколдованных духов… Перед тем как отвернуться, Юлия прищурилась. Отсюда, с вершины холма, было видно, что те непонятные изогнутые линии, по которым шли девушки — огромная схематичная фигура женщины с раскинутыми, словно для объятия, руками.

Неподалеку, метрах в двадцати от Юлии и чуть в стороне от основных событий, стоял парень. При ее взгляде он равнодушно отвернулся. Парень как парень — обычный. Синие джинсы, черная, немного пижонская, виниловая куртка, мелко простеганная ромбиками. И смешная белая шерстяная шапочка.

Быстро темнело. В синей мгле тени оранжевых костров на белом снегу казались кровавыми.

Делать здесь было больше нечего. Праздник заканчивался, не оправдав надежд.

— Дурная голова ногам покою не дает… — пробормотала Юлия, выпустив изо рта нежно-белую дымку пара.

Опустив плечи и стараясь не обращать внимания на ноющую спину, замерзшие руки и нос, Юлия побрела к автобусу, загребая по снегу промокшими носами ботинок. Выходной пропал.

Наверное, вид у нее был слишком уж удрученный. Парень в белой шапочке проводил ее внимательным, сочувственным взглядом.

Из серых туч повалил снег. Он залепил окна автобуса крупными белыми веснушками и теперь стекал неровными дорожками по матовому слою грязного стекла. Такими же дорожками он тек по лицу Юлии, капая с промокшей челки. Вытерев лоб тыльной стороной ладони, она глубже спрятала лицо в капюшон.

Всю дорогу в метро и душной переполненной маршрутке Юлия с трудом сдерживала дрожащие в горле слезы. И это ей удавалось.

Подходя к дому, девушка мечтала лишь о том, как ляжет спать. И снова, как каждый вечер, постарается вспомнить, вызвать в себе хоть на миг то ощущение легкости, свободы и счастья, яркость бело-лазурного света и ясность понимания сути бытия. Испытать бы это еще хоть однажды! Ради этого, возможно, и стоило бы жить… Только как испытать то, что даже вспомнить толком невозможно?!

Ее, разумеется, продуло. Промочило. Проморозило. Сейчас бы коньяка — согреться, успокоиться. Или хотя бы водки.

— Обойдешься… — мстительно сказала она своему отражению в стеклянной дверце буфета.

Сдвинув брови, Юлия закусила губу. И, обжигая ладонь о слишком прогревшуюся ручку чайника, залила щепотку заварки мутным еще кипятком.

В ванной шумела пущенная под максимальным напором горячая вода, быстро наполняющая паром маленькое пространство.

Чай и ванна — это было все. И это было единственное, чем Юлия могла согреваться в этот одинокий октябрь. В этот бесконечный ноябрь. В этот грустный, безнадежный декабрь.

И это все, что могло ее согревать оставшиеся четыре месяца промозглых московских холодов.

Глава 2 ПОСЛУШНИК

Пречистая Владычице Богородице, упование всех христиан, щедра да всесильна, понеже инаго упования не имамы разве Тебе, Внепорочная Владычице моя…

Вечерняя служба закончилась.

Марк как всегда вышел из храма последним. И теперь плелся по серо-коричневой слякоти, ссутулившись так, словно нес на плечах нестерпимо тяжелый камень.

Листья облетели в считанные дни. Ветра — холодные, промозглые, лютые начались внезапно, сразу после бабьего лета, и вместо рыжих и золотых кудрей на деревьях остались только редкие одинокие листочки, напоминающие о прошлом лете, как всегда сумасшедшем, как всегда пустом. Еще они напоминали о скорой зиме, беспросветной, безнадежной, бесконечной…

Его собственные рыжие кудри — те, которые так любили перебирать в пальцах девушки, и на счет которых его так любили поддразнивать ребята — мол, долго ли сегодня завивался? На фен или на бигуди? — были коротко сострижены. Да еще примяты грубой тканью монашеской скуфьи.

Высокая красно-кирпичная колокольня, пятикупольный храм, выщербленные стены древнего монастыря вносили в душу покой, привычно и мучительно смешивающийся с неизбывным греховным раздражением.

Марк попытался выпрямить спину и сжал губы от боли. Он готов был застонать, но вместо этого как всегда лишь незаметно щелкнул пальцами, чтобы отвлечься.

Старец Антоний, как обычно в это время, медленно шел ему навстречу.

— Что, отрок? — тихо спросил он. — Вижу, тяжко тебе?

Марк ниже склонил голову, спрятал глаза.

— Да, отец…

— Терпи. Твой крест тяжел…

Старец этот слыл достопримечательностью монастыря, как последний из «видящих». К нему ехали со всей страны. Он был схимник, почти отшельник, но — «видящий». И этим все сказано.

Правда, вот — что он видел в Марке? Даже он не мог, наверное, понять, почему мучается этот тонкий, воздушный юноша, созданный, казалось бы, вовсе не для трудной, простой жизни в отшельническом скиту. Он был явно сотворен для города, карьеры, учебы, девушек и счастья.

Недаром зачастую надолго задерживался на нем выцветший и в то же время зоркий взгляд старца. Вот как теперь.

Уже скоро полгода, как Марк здесь — в старом, недавно возрожденном монастырском скиту на окраине Павлова Посада. Полгода каждый день в борьбе с собой и в сомнениях. Впрочем — какие сомнения? Выхода отсюда нет. Никто насильно не держит, просто — некуда выходить. И — незачем. Спасибо Господу, что спас, вовремя надоумил здесь оказаться. Потому что иначе — или тюрьма, или болезнь, а то и смерть, нехорошая, греховная.

Понимая все это, Марк старался, неутомимо и упрямо, как делал все в жизни — изо всех сил старался молиться. Лишь во время молитвы привычная, ноющая боль немного уходила, принося временное, и такое желанное облегчение измученной душе.

Вот и сейчас — он понял, что не сможет уснуть. Встал коленями на холодный каменный пол в тесной келье.

…Тем же помилуй и избави мя от всех зол моих, и умоли Милостиваго Сына Своего и Бога моего…

За узким оконцем небо светилось глубокое, темно-синее, как яркая, желанная и немного пугающая мечта. И первые звезды уже зажглись над далеким лесом.

— Сюда, сюда ведите его… Ох ты, милый… батюшки светы!

— Как же ты?! Откуда шел?

Шум за дверью, слишком необычный для этого места и времени, заставил Марка оторваться от мыслей и молитвы. Встать с колен, подпоясаться, настороженно прислушаться. Шаги и голоса направлялись мимо явно в сторону дальней пустующей кельи.

— Ты, милый, не бойся теперь…

— Иди, иди — вот сюда…

Что его толкнуло? Любопытство, подогретое скудостью событий в монастырской жизни, или возможность хоть ненадолго отвлечься от вечных сомнений, мешающих молитве? Только Марк, подумав немного, положил ладонь на холодное дерево двери, толкнул ее и вышел в коридор.