Книга Проклятие семьи Пальмизано - Рафел Надал

– Я беременна.

Он даже не успел ничего сказать. Солнце стремительно скатывалось за горы, и колонна партизан уже выдвигалась в обратный путь. Витантонио проводил их до опушки и смотрел, как они взбираются в гору вдоль сезонного русла. Джованна и Сальваторе снова шли впереди. Помогая Джованне перейти промоину, Сальваторе подал ей руку и обхватил за талию, и Витантонио почувствовал укол ревности. Он понимал и то, что физическая боль продлится лишь мгновение, и то, что настоящая боль намного глубже и не лечится лекарствами. Он осознал это во второе лето на ферме, в доме у Кончетты.

В то лето Витантонио вечерами садился у входа в трулл в тени грецкого ореха и забывался, разглядывая колючую землю, которая забирала у людей силы, но давала все необходимое.

– Dura ma dignitosa[46], – говорил отец Тощего о жизни в долине.

Через дорогу стояли два гигантских дуба, каждый толщиной больше чем в три обхвата. Витантонио всегда казалось чудом, что на такой скудной и сухой земле рождаются деревья с такими огромными стволами и величественными кронами. Он не понимал, откуда берут силу вековые дубы или фруктовые деревья с нежными листьями, щеголяющие всеми оттенками зелени на фоне красной земли, – ярко-зеленые черешни, чуть более темные деревья инжира, зеленая с красными прожилками листва граната, седоватая зелень сливовых деревьев и светло-зеленые лозы виноградников, которые уже в августе начинали желтеть.

Справа от дубов виднелись очертания холма Беллоротондо, высившегося в центре долины подобно часовому. Правее, на востоке, лежала деревня Чистернино, домики были разбросаны по склону горы, поджавшейся, чтобы уступить дорогу ветру с Адриатики. Солнце заходило с другой стороны, склоняясь к Альберобелло, и желтый вечерний свет рассеивался по полям, обрисовывая тенями неровности красной земли.

Когда тетя и Кончетта звали ужинать, он видел, как вдали появляются Джованна и Сальваторе – они спускались из оливковой рощи по дороге, бежавшей между двумя каменными оградами. Он смотрел на них с легким волнением, а они подходили не спеша, пересмеиваясь и переговариваясь. Дедушка Вичино, ухаживавший за оливами, пока Тощий был на фабрике, жаловался, что в то лето Сальваторе совсем забыл о работе.

– Хорошо, что нам помогаешь ты! – смеясь, обращался он к Витантонио. – От Сальваторе в последнее время никакого проку. Сам знаешь – влюбленный мужчина что охромевший осел, много не навьючишь!

Картины вечера были великолепны, но уже не занимали Витантонио, потому что парочка появлялась на гумне и Джованна захватывала все его внимание. После ходьбы влажное от пота платье рельефно облегало тело девушки, и Витантонио не мог оторвать от нее взгляда. Он чувствовал непонятное томление и вместе с тем жар, впервые нахлынувший в тот день, когда он лежал больной, а она неожиданно пришла в облегающем цветастом красно-синем платье и с черешневыми сережками на ушах и, стоя в дверях, стала заигрывать с ним.

Витантонио плохо спал в ту ночь в импровизированном лагере в Майелле. Он ужасно замерз, все тело кололо. Слова Джованны не давали ему покоя. «Я беременна», – сказала она как ни в чем не бывало. Затем посмотрела на него своими изумрудными глазами, поцеловала в губы и приказала: «Береги себя. Не отважничай. Ты нужен мне сейчас живым и здоровым».

Беременна? Как давно? Сколько времени прошло с того дня у заводи? Ей все равно? Она по-прежнему спит с Сальваторе, будто ничего не изменилось?.. Эти мысли были абсурдны, и он прогнал их, ведь они были близки с Джованной всего один день, а с Сальваторе она неразлучна уже несколько месяцев. Эти двое вместе бегают по горам с тех пор, как ей удалось вытащить его из тюрьмы в Альберобелло и они примкнули к группе активистов, воспользовавшихся правительственным кризисом и тайно объединившихся вокруг Коммунистической партии.

Витантонио заворочался в постели, ему казалось, что руки и ноги у него отмерзли. Он встал, перебросил одеяло за спину, как шарф, и проходил остаток ночи из конца в конец лагеря, как тигр по клетке.

Оружие доктора Сарони

До конца октября они встретились всего однажды. На сей раз отряд Витантонио, пересекавший горный хребет с юга на север, нашел приют в лагере партизан, с которыми шла Джованна. Друзья остановились только передохнуть и пополнить запасы провизии, так что Витантонио с Джованной опять не смогли поговорить. Они еле успели обняться и спросить друг у друга, как дела. Витантонио не удалось задать ни одного из мучивших его вопросов. Нужно было отвести капитана Кларка на север провинции Терамо, а это еще несколько дней пути, в лесах у Асколи им предстояло встретиться с заброшенными на север агентами союзников, задачей которых было проводить капитана в долину реки По, еще дальше от «линии Густава».

– Что мы ищем? – спросил Витантонио у американца в тот день, когда они только отправлялись в путь.

– Химическое оружие.

Кларк говорил по-итальянски со всеми членами отряда, а по-английски – только с лейтенантом Донованом. Он был сыном эмигранта с острова Липари и вырос в Итальянском Гарлеме, самом итальянском районе Манхэттена. Он в совершенстве владел языком родителей и потому идеально подходил для возложенной на него миссии: идти по следу химического оружия, которое немцы, возможно, эвакуировали из Фоджи в конце сентября перед отступлением, прежде чем взорвать самый мощный химический завод в Италии – фабрику доктора Сарони. Если эти бомбы существовали, они должны были пока храниться где-то к северу от линии, делившей Италию надвое, и Кларку предстояло выяснить, на каком из возможных немецких складов, указанных разведчиками союзников, они могли находиться. На аэродромах юга Италии эту жизненно важную информацию ждали бомбардировщики Пятнадцатой воздушной армии США.

– Завод доктора Сарони в Фодже был одним из лучших в мире, там производилось больше трехсот тонн химических продуктов в месяц. Фосген – хлорокись углерода и особенно иприт – горчичный газ. Великолепное производство! – заключил Кларк.

В конце первого дня пути они спали мало, укрывшись в небольшой пещере, и Витантонио начал раскаиваться, что согласился сопровождать американца в его миссии. Тот не переставая и с упоением говорил о химическом оружии. В ту ночь Витантонио снова противно было его слушать.

– Один-единственный снаряд с горчичным газом может уложить сотни людей, а проходит всего ничего времени – и от него не остается и следа. Мы могли бы истребить целую немецкую дивизию без единого выстрела, не уничтожив ни одного орудия, а через несколько часов подойти и завладеть их вооружением – целым и невредимым. Представляешь?

Витантонио ненавидел химическое оружие. Свернувшись в углу крохотной пещеры и слушая капитана, он начинал чувствовать к нему такое же отвращение, как к любым вероломным способам ведения войны. Мать рассказывала, какую панику вызывал горчичный газ у его отца в окопах австрийского фронта; она говорила, что Вито Оронцо возвращался к этой теме в каждом письме, со страхом описывая тоску, что охватывала солдат при виде искаженных ужасом лиц погибших, найденных в траншеях после обстрела газовыми снарядами. Он понял, что впервые думает о Вито Оронцо Пальмизано как об отце. И презрение, которое Витантонио питал к американскому капитану-зазнайке, воспевавшему чудесные свойства столь варварского оружия, превратилось в ненависть.