Книга Театр отчаяния. Отчаянный театр - Евгений Гришковец

– Ты ничего не упустил? – спросила она, дослушав.

– Ничего, – ответил я и солгал. Про картавость я не рассказал.

– Ну и хорошо… – сказала она, обдумывая услышанное, – мне приятно. Спасибо!.. – Она снова задумалась. – Ну что, пойдёшь завтра к Андрею?

– Не знаю, – честно ответил я.

– Обещал?

– Нет, не обещал.

– А хочешь?

– Мне интересно, – пару секунд поразмыслив, ответил я.

– Вот и сходи, – сказала Татьяна спокойно. – Андрей очень талантливый человек… И необычайно пластичный. Посмотри. Это всегда полезно.

Я видел, что её спокойствие было деланым. Ей непросто дались эти слова. За всеми вчерашними разговорами угадывались неизвестные мне прежние и очень сложные, возможно, драматические отношения Татьяны и тех людей, с которыми я накануне познакомился.

Я тогда впервые увидел и понял, какие ужасно чувствительные и болезненные бывают отношения между людьми искусства. А ещё я восхитился силой и мужеством Татьяны. Ей, конечно, хотелось разузнать подробности, расспросить меня детальнее… Ей совсем не хотелось, чтобы я шёл на занятие к Андрею… Но она сохранила спокойное выражение лица и голоса.

– Ну что же, – сказала она мне, – а сейчас давай, вперёд… Займёмся нашим скромным делом, которое, как ты убедился, приносит заметные плоды. – Тут она ко мне наклонилась и сказала шёпотом: – Я очень рада, что они так переполошились, искали тебя… Это замечательно! Мы молодцы. Давай будем заниматься…

В тот вечер тренинг и репетицию она вела счастливая и весёлая.

– Ну что же, до послезавтра, до пятницы! – закончив работу в студии и прощаясь со всеми, сказала Татьяна. – До пятницы, – сказала она именно мне, убегая.

В четверг после занятий я пошёл, по своему обыкновению, в читальный зал библиотеки и просидел там до без четверти семь. Из дома я взял с собой моё любимое трико и балетные туфли. К семи я отправился туда, куда меня пригласил Андрей.

Актовый зал находился и находится по сей день в корпусе, к которому надо было идти по переходу и коридору мимо театра «Встреча». Возле двери с табличкой стояли несколько человек и о чём-то оживлённо говорили. Соседняя дверь была открыта.

– Эй, эй, – донеслось из этой двери, когда я проходил мимо неё. Я машинально повернул голову на голос. – Ну куда ты так спешишь?

Это сказал, обращаясь ко мне Андрей, выходивший из открытой двери.

Я не знал, что ответить.

– Молодец, что пришёл! – протягивая руку, сказал он.

Андрей был одет в очень широкую светлую трикотажную майку с удлинёнными рукавами и широкие, свободные трикотажные штаны. Издалека его одежду можно было принять за кимоно модных тогда каратистов. На ногах его были белые полукеды.

– Заходи сюда, туда успеешь. – И он завёл меня в открытую дверь.

В маленьком помещении сидело в креслах и на стульях довольно много людей. Парней и девушек разного возраста. Многих я сразу узнал. Они играли в спектакле «Старый дом». В центре помещения стоял низкий столик. На нём я увидел чайник, какую-то снедь и руины торта.

– Вот, познакомьтесь, – сказал Андрей, – это тот самый Танин ученик.

– Тот самый, которому наш театр не нравится? – спросила красивая молодая дама с роскошным бюстом и очень взрослым голосом.

– Он самый, – ответил Андрей. – Может, чайку с нами для начала?

– Какого такого чайку человеку, которому наш театр не нравится? – поднявшись с кресла сказал тот самый парень, который играл пьяного. В этот раз мне показалось, что он пьяного не играл. – Чё он сюда припёрся, если ему не нравится?..

– Так, понятно! Пошли, – сказал Андрей, быстро выводя меня в коридор, – извини, своя специфика… Хорошо… Иди в зал… Осваивайся. Я скоро подойду.

В актовом зале яркий свет горел только на сцене. Занавес был открыт. Какие-то молодые люди ходили вдоль первого ряда, кто-то переодевался там же, складывая одежду на спинку сиденья. На разных рядах тихонечко сидело с десяток человек парами и по одному.

На самой сцене тоже были люди, человек двадцать. Все моего возраста. Все стройные, вытянутые. Парни в обтягивающих ноги трико и свободных цветных майках, а девушки в гимнастических купальниках и лосинах. Все были босы. Все что-то делали по отдельности. Кто-то гнулся из стороны в сторону, кто-то сидел в позе «лотос», кто-то пытался сесть в шпагат. Все были свободные и красивые.

Никто не обратил на меня внимания. Я не знал, что делать, потоптался на месте и присел в глубине зрительного зала, никем не замеченный и никому не интересный.

Так я просидел минимум полчаса, но ничего не происходило. На сцене периодически случалась беготня, какая-то игра. Один из парней, видимо, ущипнул одну из девушек, та взвизгнула и погналась за парнем. Так они побегали хохоча и снова занялись собой. Несколько ребят как сидели на сцене небольшим кружком, болтали, так и продолжали сидеть и болтать.

Было видно, что им не скучно, что им хорошо, даже весело, и что для них это нормальное и привычное времяпрепровождение.

Мне, привыкшему к дисциплинированной работе, приученному Татьяной к тому, что нужно ценить каждую минуту в студии, знающему, что двух часов времени занятия всегда не хватает и что у всякого тренинга и репетиции есть определённая цель, смотреть на происходящее было как минимум странно.

Я смотрел на это, с позволения сказать, занятие студии пантомимы университета, как мальчик, которого отдали с малых лет на учёбу и воспитание в кадетский корпус, который привык к военной дисциплине, распорядку и строгости, смотрит на своих расхлябанных, весёлых, свободных и беззаботных сверстников, которые бесцельно слоняются. То есть я смотрел не без скрытой зависти, но свысока. С высоты своего опыта, выкованного характера и знания настоящей жизни.

Я просидел минут сорок и ушёл. Андрей так и не появился.

Мне открыли двери в самое высшее общество университетской богемы. Меня не то что впустили, а позвали туда, куда многие даже не мечтали попасть. Меня фактически привели в театр «Встреча» и его студию пантомимы, в которые конкурс могли пройти только стройные, свободные и красивые. А я взял и ушёл.

Ушёл гордый и спокойный. Я отчётливо понял тогда, что, не будь долгих, в основном однообразных и утомительных тренингов, а потом невесёлых и подробных репетиций, не было бы почти унизительных выступлений перед детьми и ветеранами, никто бы не обратил на меня внимания, никто бы никуда не позвал и не пригласил.

Уходя, я наконец-то понял Татьяну, которая категорически препятствовала проникновению хоть чего-то житейского и бытового на территорию и в работу студии. Вот почему она так категорично и решительно не допустила ни единого чаепития в стенах нашего балетного зала, почему не позволила вмешаться в нашу работу ни одному празднику, дню рождения или любым другим домашним радостям.