Книга Обман - А. Брэди

– Причина смерти, судя по всему, суицид, – продолжает Рэйчел. – Наш уборщик Сэл вчера ночью нашел его тело в кладовке внизу. Никакой записки при нем не было, и в его комнате тоже, но мы все же считаем, учитывая все его предыдущие попытки, что это суицид.

Гэри не может больше сдерживаться и заливается слезами. Соседи тут же начинают успокаивать его, поглаживать по спине и повторять, что он никак не мог это предотвратить. Я вкладываю свою холодную, влажную ладонь в руки Дэвида, он поднимает голову, и мы смотрим друг другу в глаза так, будто нам по сто лет и мы знаем все на свете.

Рэйчел все еще что-то говорит – кажется, что к нашим услугам специалисты, на случай если мы захотим обсудить с ними свои переживания. Все мы ведем себя так, будто не слышали ее. Она добавляет, что оставляет нас одних, чтобы мы могли поговорить обо всем без нее. Джули немедленно впадает в панику. Ее трясет, она истерически дышит, и Ширли уводит ее в туалет, чтобы привести в чувство. Все взволнованы, громко говорят, делают резкие жесты, но в том пузыре, где спрятались мы с Дэвидом, все происходит очень замедленно, тихо и спокойно.

29 декабря, 12:47

Прошло почти двадцать четыре часа с тех пор, как стало известно о смерти Эдди, а я все еще не могу прийти в себя. Слова Рэйчел звенят у меня в ушах. Я хожу словно под анестезией, полностью дезориентированная, и мне трудно сфокусироваться на делах. Отчет о происшествии был напечатан и отправлен в архив, и мне приходит в голову – что, если мне станет легче, когда я его прочитаю? Если за трагедией будут стоять факты, получу ли я отпущение грехов?

Я сползаю с кресла и тащусь по коридору в архив. Медсестра, склонившись над ксероксом, печатает объявления о вечеринке с сыром и чизкейком, которая состоится в лаунже для персонала в пятницу. Вот уж куда я точно не пойду. Она мило улыбается, и свет ксерокса делает ее белые зубы неоново-голубыми.

Я прохожу к так называемой регистратуре, отделу, где хранятся истории болезни пациентов, и набираю на замке свой код. Файл с историей болезни Эдди очень толстый и неаккуратный, а отчет о его смерти можно заметить сразу же, не открывая папки: это единственные листы бумаги, вылезающие наружу, с чистыми незагнутыми уголками. Не читая, я делаю копию и засовываю оригинал обратно в папку.

В отчете всего две странички, но он кажется очень тяжелым. Я со стуком сажусь на ковер в своем кабинете и начинаю читать. Его полное имя – Эдвард (Эдди) Уильям Бэйли. Эти формальные слова, которые появляются только после смерти человека, так трудно воспринимать. Даты рождения и смерти написаны рядом. Я понятия не имела, что ему было всего сорок один год. До моего собственного сорокового дня рождения осталось совсем немного лет. Неужели за такой короткий срок человеческая жизнь может оказаться настолько изломанной, непоправимо исковерканной?

Я чувствую, как у меня начинают дрожать плечи. Дрожь спускается вниз по рукам, а потом поднимается вверх, к подбородку и челюсти. Слезы уже бегут по щекам, и я слышу далекое эхо голоса Эдди: тягучие интонации, сливающиеся в одно слово. Больше я никогда его не услышу. Никогда не выпихну его ногу из своего кабинета. Никогда не скажу, что у меня опять нет на него времени. Моя грудь содрогается от рыданий. Я смахиваю слезы и читаю дальше.

Этот отчет – не результаты вскрытия. Здесь нет подписи судмедэксперта. Это просто дополнительный документ, который подшивают к остальным, когда случается что-то серьезное. Вроде драки, или вызова скорой, или попытки самоубийства. Или самоубийство. Пальцы невольно мнут страницы, а слезы оставляют на них сморщенные пятна. Причина смерти – суицид. Из описания я узнаю то, о чем Рэйчел умолчала на собрании. Эдди повесился. Он отогнул металлическую скобу, скрепляющую швабру, вытащил все длинные серые витые шнурки, связал их вместе и сделал веревку. Один конец он приладил к крючку в кладовке, а из другого соорудил петлю и надел себе на шею.

В ширину кладовка не больше ведра для швабры. Ноги Эдди были в ведре, а руки в карманах. Он согнул колени, чтобы не касаться края ведра. На шее была обнаружена фиолетовая странгуляционная борозда. Эдди умер в результате асфиксии. Он не сломал шею, так что смерть была не мгновенной. Он висел в петле и смотрел, как стены кладовки медленно темнеют. И не сделал ни одного движения. Никак не боролся с подступающей тьмой. Кроме швабры, все остальные предметы в кладовке, согласно отчету, были на своих местах. Эдди ни до чего не дотронулся. Наверное, он не хотел, чтобы кому-то потом пришлось за ним прибирать. Замок на двери не был вскрыт или сломан; кто-то просто ее не запер. И кто-то за это обязательно заплатит.

Мои руки падают на колени, комкая отчет. Эдди пришел ко мне за помощью, а я его прогнала. Я сказала «нет». Я сказала «нет» человеку, который всего лишь хотел, чтобы я его послушала. И не важно, были его рассказы правдой или выдумкой. Ему было нужно, чтобы его выслушали, а я его прогнала. Я сказала «нет»… Я сказала «нет»…

Я фальшивка. Никакая я не золотая девочка. Не героиня отделения, спасающая день за днем больные души. Я гребаная актриса, которая прекрасно играет свою роль. И я позволила человеку, живому человеку, проскользнуть в щель, и он умер один, рядом с грязным ведром, покорно и побежденно сложив руки в карманы, в сраной кладовке, потому что какой-то говнюк оставил дверь открытой.

Я вдруг чувствую что-то похожее на острый укол в шею, и на меня наплывает дурнота. О господи. Неужели это я забыла запереть дверь кладовки, когда брала оттуда вантуз? «Боже мой! Что я наделала!» Я со стоном валюсь на ковер, вою, молю о прощении. Я презираю себя за это хныканье, но не могу остановиться.

Я снимаю с себя левую туфлю и изо всех сил швыряю ее в дверь. Она отскакивает на пол с громким стуком. Тогда я снимаю вторую и бросаю ее тоже. Стаскиваю с кресла сумку, она падает, я вываливаю на пол содержимое, думая, что бы мне еще кинуть. Нащупываю жестяную банку с леденцами, и она взрывается, врезавшись в дверной косяк. Весь кабинет теперь засыпан маленькими белыми кругляшками. «Фальшивка. Я – гребаная фальшивка». Пачка бумажных носовых платков не создает никакого шума и поэтому не приносит удовлетворения, а наушники выбросить нельзя. Книга! Я встаю и беру в руки тупой роман, который еще не закончила, и яростно отрываю обложку, так мне не терпится метнуть ее в стену. Но я передумала. Вместо этого я выдираю страницы, сначала по одной, потом целыми пуками, злобными пуками дерьма.

«Эдди! Прости меня! Я должна была быть с тобой. Я должна была быть с тобой».

Тонкие листки дешевой книжонки в бумажной обложке прилипают к мокрым ладоням. Колени подгибаются, я сползаю на пол и хватаюсь за голову. К волосам прилипают клочки бумаги, но я не замечаю. Я выдохлась. Еще несколько тяжелых, панически-быстрых вздохов, и я, откашлявшись, сплевываю сгусток слизи в корзину для бумаг и чуть-чуть успокаиваюсь. Ложусь на пол, чтобы немного отдохнуть. Мольбы о прощении, которые уже никому не нужны, и пугающая пустота «никогда» постепенно находят пещерки в моем мозгу и устраиваются там. В этих местах я прячу воспоминания, с которыми не могу справиться. Я концентрируюсь на дыхании, и вскоре блаженный туман наполняет голову.