Книга Намаскар: здравствуй и прощай (заметки путевые о приключениях и мыслях, в Индии случившихся) - Евгений Рудашевский

Многим здесь спать приходится в объятиях с людьми незнакомыми, головой упираясь в ступни голые или в лицо бородатое…

Проснулись мы окончательно к семи часам, когда заголосили вновь торговцы; суета вечерняя продолжилась утренней. Запахло одеколоном прелым. Пассажиры принялись за долгую, тщательную чистку зубов – кто щёткой, кто палочкой.

Сейчас, к полудню, Оля задремала вновь; я в неудобстве от качки непрестанной занимаюсь Дневником.

Могу наконец рассказ о Бомбее закончить. Замечу только, что палец мой гноится по-прежнему – обмываю его перекисью; что глаз Олин красной дугой обведён; что перед выходом к вокзалу температура Олина была 37 °C – причин этому не знаем, предположить удаётся лишь перегрев от солнца бомбейского. «Индия такое место, в котором не следует воспринимать всё слишком серьёзно – за исключением, конечно, полуденного солнца» {62} , – писал Киплинг.

Итак, Бомбей.

Уверены парсы (зороастрийца), что тело человеческое, жизнью оставленное, спешно демонами населяется. Нельзя мертвецами осквернять священные стихии огня, земли, воды. Задача получается о том, как хоронить умерших при условии, что ни закапывать, ни сжигать, ни топить их нельзя. С времён древнейших строили парсы башни смерти – тела на них укладывали открыто – для стервятников; исходил человек в несколько дней, а кости его обглоданные через решётку в башню саму проваливались. И все довольны были тем, что ни одну из стихий не запятнали. Похороны такие у парсов сохранились до наших дней; они иного не терпят и во всяком городе, где собрана от них значимая община, кормят своим мясом стервятников. В Бомбее парсов много; уже несколько веков устроена здесь Башня тишины. Нашли мы её (точнее, указатель к ней) в трёх километрах от центра, в небольшом парке, близ района людного. Не верилось, что в мегаполисе, в тени небоскрёбов дикость такая продолжается, и раздирают стервятники людей; но оказалось это правдой. К Башне нас не пустили; пройти к ней могут лишь зороастрийца; вступить за дверь её дано исключительно священникам и мёртвым. О Башне парсы говорят нехотя; упоминают только, что она невысока, широка и такие вокруг неё заросли стеснились, что не видно её ни со стороны, ни с неба. Позже узнали мы, что для Башни проблемы начались в годы последние – парсов мёртвых прибавилось, а стервятников в мегаполисе убавилось. Пришлось хитрости измышлять; поставили зороастрийца в жерло башни зеркала особые – жар солнечный для тел увеличить, чтобы разлагались они быстрее. Так узнали мы составляющую очередную в запахах бомбейских.

Дивлюсь терпимости индийцев состоятельных к обычаю такому, в городе сохранившемуся.

Сейчас, дополнив впечатлением этим прочие, от Индии полученные, смог я наконец слова Киплинга понять о том, что «Индия – единственная демократическая страна в мире» {63} . Это всё – от коровистости . Здесь мирятся со всем, всё принимают. От того религии, секты мирно сосуществуют. И стервятников по обычаю чужому допускают. И спорам ночным не противятся. И музыке, включённой молодым индийцем от динамиков телефонных не перечат. Делай, что хочешь; не жди ограничений. Вот что влечёт людей разных сюда: от хиппи шестидесятых до русских современных. Вседозволенность (быть может, отчасти мнимая). И милостыню бросают христиане индусам, а мусульмане благословения от трансвеститов принимают. И грязь, мусор, нищету принимают. И гудки глушащие от автобусов, машин, рикш слышат в спокойствии. Вот какой представилась мне Индия – сейчас, из вагона переполненного sleeper-класса.

В окончание записей сегодняшних последнее вспомню о Бомбее, что нередко люди там побираются, одетые прилично, – видишь его прохожим обычным, а он к тебе руку вдруг протягивает (получив монетку, смеётся или негодует – ждёт большего).

Вспомню, что это единственный индийский город, в котором обнаружили мы центр выраженный (к тому же украшенный массивными колоннами, капителями ионическими, балконами узорными, стенами нежно-шоколадными). Центр этот кажется в угрозе постоянной завала мусорного; на грязь привычно-индийскую обречён Бомбей от первого же послабления дворников.

Вспомню и коров бомбейских. «Индийцы быка зовут “отцом”, а корову “матерью”; на их кале пекут хлеб и варят себе еду, а пеплом мажутся по лицу, по челу и по всему телу. Это их знаменье» {64} , – так писал Афанасий Никитин. На святость этих животных указывал и Конрад Лоренц: «Этот горбатый скот так уверен в своей безнаказанности, что спокойно заходит в овощные лавки и, к ужасу торговцев, пожирает самые сочные фрукты и овощи» {65} . В современной Индии мы подобного не видели. Коров, конечно, уважают, но шлёпнуть по бедру хорошенько или крикнуть на неё никто не стесняется. С дороги их сгоняют редко, но от лавочек торговых выталкивают смело; и не нужен теперь дерзкий Ким, чтобы спасти товар от прожорливого скота.

Полседьмого. Темнеет. Мы проезжаем Дели. Пишу эти строки, а подле нас очередные два трансвестита мусульман благословляют. Уже не удивляемся.

…

Проснулся ночью. Образ привидевшийся тороплюсь записать.

Долгая, за горизонт разлившаяся пустыня бетона. Всё – гладь, и только редкие щербинки в разнообразие. Люди бродят. Слепые от палевого солнца, бродят непрестанно – до усталости неодолимой, губительной; и всё ж скучают, одиночатся. И кто-то находит уголёк; угольком этим черту проводит и тут же черты этой пугается. Теперь ему надолго забава одна – по черте этой взад-вперёд балансировать, будто упасть здесь можно, и в этом поднять в себе чувства силы необычайной. Нужно… Нужно разглядеть слепыми глазами и про́пасть, и возможное падение; навсегда остаться возле своей черты – пока не исчерпаются силы окончательно, смертельно. Если черта истрётся – усилить её заново, но лучше усиления такого от человека стороннего выпросить… Осознанность – в том, чтобы гладь пустынную видеть.

18.08. Амрицар

(Князь Алексей Салтыков писал об Амрицаре: «Вообще архитектура здесь преуродливая. Слон, проходя по узким улицам, трётся своими боками о стены домов и задевает парчовым черпаком за шаткие балконы. На балконах часто видишь женщин: они очень грациозны, почтительно кланяются со своих балконов и террас; но трудно разглядеть их хорошенькие личики, потому что у них в ушах, в носу и на голове несметное количество серёг, колец и цепей» {66} .)

Только что возвратились из кинотеатра. Фильм был блокбастером наисвежайшим – Ek tha Tiger, но смотрел я больше на зрителей (всё, экраном показанное, отозвалось скукой; и не в хинди была проблема, а в примитивности сюжета – речь всякая понятна без перевода).

В кинотеатр запускали полицейские, при этом проверку устраивали, как в аэропорту. Олю в кабинку отдельную завели – для досмотра. Зашли мы с опозданием кратким, по темну.

Фильм был двухчасовой (один билет – 86 рублей). В середине – антракт для восполнения запасов попкорна. Шум в зале порой делался громче выстрелов и взрывов на экране. Когда появился главный Мужчина, крик, визг, топот вокруг сделались поражающие. От зала фильму во всём находилось сопровождение. Ударил герой противника – клич; обнял героиню – визг; сглупил – смех; облегчился в кустах – аплодисменты; показал торс – топот. Наибольшая шумливость вокруг получалась при драках и танцах. Иногда не мог я различить – кричат ли паникующие в фильме горожане или радующиеся спецэффектам зрители. Песни всем залом сопровождались. Парни рядом с нами вздёргивались, когда Tiger выбивал десятки в дартс, когда сносил ударом одним противников многочисленных. Сзади ребёнок грудной плакал – родители, нужно полагать, иного воспитания (кроме боевиков болливудских) не знают.