Книга Константин Павлович - Майя Кучерская

Константину было не до сеймов, не до высокоторжественных намеков и обещаний, другие заботы занимали его и теснили сердце.

Приказ цесаревича по польским войскам от 11 июля 1818,

№73

«Заметив неоднократно, что у нижних чинов ранцы, вместо положенных в оных вещей, наполняются, вопреки неоднократно отданных от меня насчет сего приказаний и противу самых правил службы, соломою или сеном, подкладывая лубки для обманчивого вида, я строго и настоятельным образом запрещаю отнюдь впредь сего не делать и чтобы ни под каким видом в оных ничего не было, кроме положенных вещей, уложенных, как следует; но ежели и можно позволить иметь в ранце еще некоторые вещи сверх положенных, то не иначе как такие, которые полезны для солдата, как то: рубашки, панталоны суконные или летние, сапоги или башмаки, носки или портянки, а отнюдь не ненужные, которые его бесполезно отягощать могут, что самое относится и до чемоданов и укладки в оные в кавалерии, и, ежели и за сим подтверждением я, паче чаяния, замечу противное, то тогда обращу всю строгость взыскания с гг. начальников частей».

Из кучи выброшенной из ранцев соломы, вороха суконных панталон, носков, лубков и портянок вновь проступал образ удушенного императора Павла, тихой скороговоркою приборматывавшего: «Чтоб те, кто желает иметь на окошках горшки с цветами, держали бы оные по внутреннюю сторону окон, но если по наружную, то не иначе, чтоб были решетки, и запрещается носить жабо. Чтоб никто не имел бакенбардов»; «Запрещается дамам носить через плечо разноцветные ленты на подобие кавалерских»; «Подтверждается, чтоб кучера и форейтора ехавши не кричали». Цесаревич оказался достойным сыном своего отца, вникая в самые мелкие подробности жизни своих подданных, требуя взамен своих забот и неусыпных попечений одну лишь награду — «священное и безропотное повиновение».

Но поляки смотрели совсем в другую сторону.

ЦАРЬ ВХОДИТ И ВЕЩАЕТ

В зале Сената стояла гробовая тишина. Застыла блестящая публика на хорах, вытянулся в струнку российский и польский генералитет, почтительно замерли великие князья Константин и Михаил, министры, члены Государственного совета, благоухающая свита и придворные, стоявшие у трона.

Российский император открывал работу парламента речью, слушая которую, его подданные не верили своим ушам.

«Представители Царства Польского! Надежды ваши и мои желания совершаются. Народ, который вы представлять призваны, наслаждается, наконец, собственным бытием, обеспеченным и созревшими уже и временем освещенными установлениями.

…Поляки! Освободитесь от гибельных предубеждений, причинивших вам толикия бедствия, от вас ныне самих зависит дать прочное основание вашему возрождению. Существование ваше неразрывно соединено с жребием России. К укреплению себя спасительно и покровительствующего вас союза должны стремиться все ваши усилия. Восстановление ваше определено торжественными договорами. Оно освящено законоположительною хартиею. Ненарушимость сих внешних обязательств и сего коренного закона назначают отныне Польше достойное место между народами Европы…

Не имея возможности посреди вас всегда находиться, я оставил вам брата, искреннего моего друга, неразлучного сотрудника от самой юности. Я поручил ему ваше войско. Зная мои намерения и разделяя мои о вас попечения, он возлюбил плоды собственных трудов своих. Его стараниями сие войско, уже столь богатое славными воспоминаниями и воинскими доблестями, обратилось еще с тех пор, как он им предводительствует, тем навыком к порядку и устройству, который только в мирное время приобретается и приуготовляет воина к истинному его предназначению…

Наконец, да не покидает вас никогда чувство братской любви, нам всем предписанной божественным законодателем».

Самое же важное вот: «Вы открыли мне возможность предоставить моему отечеству то, что я давно для него готовлю и что оно получит, коль скоро начала столь важного дела достигнут необходимого развития. Сумейте же стать на высоте вашей задачи. Плоды ваших трудов укажут мне, смогу ли я, верный моим намерениям, и дальше расширять то, что я уже для вас сделал».

В речи Александра, произнесенной на открытии варшавского сейма 15 (27) марта 1818 года, содержались два важнейших обещания — конституции для России и возвращения литовских провинций для Польши. Поляки ликовали, русские обижались и надеялись.

«Впрочем, речь государя, у нас читанная, кажется должна быть закускою перед приготовляемым пиром», — замечал в письме Тургеневу официальный переводчик речи государя литератор Петр Андреевич Вяземский, приехавший в Варшаву весной 1818 года в качестве чиновника канцелярии Новосильцева. «Я стоял в двух шагах от него, — писал Вяземский, — когда он произносил ее, и слезы были у меня на глазах от радости и от досады: зачем говорить полякам о русских надеждах! Дети ли мы, с которыми о деле говорить нельзя? Тогда нечего и думать о нас. Боится ли он слишком рано проговориться? Но разве слова его не дошли до России? Тем хуже, что Россия не слыхала их, а только что подслушала. Подслушанная речь принимает тотчас вид важности, вид тайны; а тут разродятся сплетни, толки, кривые и криводушные. Как бы то ни было, государь был велик в эту минуту: душою или умом, но был велик».

Взрыв, который произвела речь императора в русском обществе, подробно описан. Обещания, данные государем на сейме, вдруг оживили угасшие надежды. Охлаждение к Александру, всё глубже захватывавшее либерально настроенную русскую молодежь, сменилось чувством гордости за своего императора. Вместе с тем обострилась и досада — победитель Наполеона, освободитель Европы вел себя с поляками, со страной, чье бытие и само существование полностью зависело от его воли, с оскорбительной для русских патриотов щепетильностью. В благоволении Александра Польше многим почудилось унижение России.

В конце того же 1818 года юный Пушкин сочинил известную святочную песенку — «ноэль». К тому времени Александр уже успел посетить Ахенский конгресс, на котором вместе с австрийским императором и прусским королем подписал декларации, направленные на противодействие революционным настроениям и поддержку существующего порядка. Поэт вложил в уста персонажей Нового Завета реплики на злободневные политические темы, под «сказками» подразумевая, конечно, обещания Александра на варшавском сейме, неисполнимость которых стала совершенно очевидна после Ахенского конгресса.

От радости в постеле Запрыгало дитя: «Неужто в самом деле? Неужто не шутя?» А мать ему: «Бай-бай! закрой свои ты глазки; Пора уснуть уж наконец, Послушавши, как царь-отец Рассказывает сказки».

«Ноэль» ходил по рукам, его цитировали и распевали «чуть не на улице». Якушкин, пушкинскую песенку сильно полюбивший, еще осенью 1817 года обнажал цареубийственный кинжал по похожему поводу. Страсти вспыхнули на собрании Союза спасения, проходившем в доме Александра Николаевича Муравьева, когда хозяин прочел вслух письмо Сергея Трубецкого. Тот сообщал, что «государь намерен возвратить Польше все завоеванные нами области и что будто, предвидя неудовольствие, даже сопротивление русских, он думает удалиться в Варшаву со всем двором и предать отечество в жертву неустройств и смятений». Откуда взял Трубецкой подобные сведения, он и сам потом не мог хорошенько вспомнить, но в тот вечер Муравьев немедленно заговорил об уничтожении императора-лицедея, который так открыто предпочитает чужой народ собственному. Решили кинуть жребий, Якушкин предложил без всякого жребия в убийцы себя, однако собравшись на следующий день, по здравом размышлении заговорщики даровали Александру жизнь. Случилось это, впрочем, еще за полгода до мартовского сейма.