Книга Хозяйка истории. В новой редакции М. Подпругина с приложением его доподлинных писем - Сергей Носов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…………………………………………………………
…………………………………………………………
…………………………………………………………
(Не хочется комментировать. Бессмысленная запись, приводить которую нет никакой надобности. Зачем? Упоминаю о ней лишь потому, что последняя. А стало быть, и последний мой комментарий. Вынужденный и последний…
15 ноября мы сели на самолет. В Бельгию добирались через Польшу (ПНР), чье государственное образование, невзирая на оппозиционное движение, стремительно разбухающее в его собственных недрах, вяло и все же упрямо готовилось отметить свое сорокалетие. Но речь веду о другом. 17 ноября после полудня мы достигли временного, благословенного и уютного прибежища нашего с видом на высокую башню с выразительными часами и на велосипедную очень большую стоянку. Это был расположенный на низкой и плоской равнине город, точнее, лишь городок — ***е, милый, компактный и презентабельный (но не Муре, не Альтре и тем более не Остенде — по сути, прибрежный поселок, с развитым устрицеводством). Что касается велосипедов, справедливо упомянутых Е. В. Ковалевой, то в целом здесь не воруют не только их, но и другие предметы — отчасти по доброй традиции (особенно в маленьких городах), отчасти по убеждениям, отчасти по тесноте и замкнутости здешнего быта, отчасти по изобилию. Тем обиднее то, о чем я сейчас повествую………. Мне и моей супруге в городе ***е принадлежала всего лишь одна комната — шкаф, ширму, стол и постель, аккуратно застланную образцами местной текстильной промышленности не без элементов ручных художественных кружев, мы обнаружили в ней. В двух других комнатах разместились коллеги из группы поддержки и обработки данных в количестве трех человек. Е. В. Ковалева ходатайствовала передо мной, как перед непосредственным мужем, за свою изоляцию от этих людей. Во всем, в чем мог, шел я навстречу. В целом же она была изрядно взволнована, причину чему я однозначно приписывал всей загранице как феномену. Несмотря на усталость, вызванную дорогой, и возраст, о котором не принято говорить, но порой трудно не думать, она, я отчетливо замечал, обретала в моих глазах удивительную привлекательность, несравненно большую, чем в обычных московских условиях. Да, это было именно так. В тот же вечер мы провели первый сеанс. Кажется, я был в ударе. Когда я вышел из комнаты, коллеги, поздравляя меня с удачным почином, предложили мне пиво, я отказался (баночное пиво было тогда для большинства наших граждан в диковинку, но я и тогда уже знал, что оно существенно уступает бутылочному, раз о том зашел разговор). И все-таки мы спустились вниз и посмотрели на цены. Воздух был чист, а небо звездным. Каждый подумал о чем-то своем, не мог не подумать. Я — о любви, о верности, о простоте отношений, а еще о музе истории Клио, которой верно служу, чье красивое имя отдаленно услышалось вдруг в столь знакомой фамилии: Ковалева. И окинув взором древние городские стены, я подумал, что им в отличие от людей никогда не забыть ни борьбу сплоченных цехов с жестокими феодалами, ни энтузиазм промышленников в дни континентальной блокады. Стены молчали. Они берегли тепло. Они жили прошлым и, разумеется, настоящим, но только не будущим, как дано человеку, и я, скромный производитель текущей истории, ее соглядатай и часовой, в эту минуту невольно уверовал в неприкасаемость ночной тишины, в неприкосновенность легкого дуновения, в невозможность событий помимо меня самого — меня и ее — в этом наиспокойнейшем из миров… Прямо из воды вырастали дома, и это была набережная. Если бы нас приняли за кого-нибудь, так наверняка за поляков, туристов, как и было задумано. Жена моя оставалась в постели, за лестницей наблюдал наш человек, никто не подъехал к дому, и ничего подозрительного не случилось. Почему же как сон?.. как забытая мысль?.. Почему, возвратясь в комнату, я обнаружил ее отсутствие? Нет, не комнаты, а ее! Почему? Почему? Почему?
Мы все лишились Е. В. Ковалевой. Я один остался, один.
— Мой комментарий, послед. — Лишь позволю себе Эпилог.)
Мне больно вспоминать об этом.
Я не охотник писать катастрофы. Эта стезя не моя.
Я раним, к сожалению. Мною принятое слишком близко к сердцу лежит, чтобы мог я блистать на поприще историографии.
Очень личное пусть таковым и останется!
Потому о личных своих неурядицах сообщать принципиально не буду. Я не застрелился, не кинулся из окна, нашел в себе силы.
Наше прошлое целиком принадлежит истории, я осознаю этот факт, с которым намерен считаться. Хотел ли я видеть ее другой? Не знаю, не думаю. История есть — и другой не предвидится, как ни крути. Обмануть ее не дано никому, и никто не обманет.
Вряд ли кто-нибудь спал в ту ночь в нашем посольстве. Поиск ответов не знал разрешения. Мое состояние пугало единомышленников. Холодный душ все мы нашли ледяным и до конца испили чашу сию.
Лишь через год в решениях зимней сессии Совета НАТО мы разглядели косвенное, но достоверное свидетельство того, что жива Е. В. Ковалева, жива! Уж больно нахально вели себя наши противники! Тут и вспомнилось кстати, как еще в мае того же нервозного 84 года Комитет военного планирования по предложению США дерзко и самоуверенно бросил нам вызов, какой? — если хотите, сами ищите в анналах истории. Мои руки умыты.
«С кем же ты, Лена, сегодня?» — помню, спросил я тогда мысленно Е. В. Ковалеву.
Прошли годы.
Многое изменилось в нашей жизни, едва ли не все. Изменились и мы сами. Все стало не так — не так, как было, а так, как не было.
Прежде чем пали необратимо оковы тоталитаризма, ощутимо засквозил отовсюду, помню, свежий ветер перемен, по тогдашнему образному выражению. Идея реформ овладела умами.
Генерал Веденеев, отдадим ему должное, раньше других в нашей Системе осознал очевидность необходимости. Он вышел из партии. В числе демократов первой волны он энергично и для многих из нас неожиданно включился в процесс, именуемый перестройкой. Опала и популярность сопутствовали ему на этой стезе, и был он Системой отторгнут.
С октября 1991 года отставной генерал Веденеев проживает в Германии, где, будучи сопредседателем движения «Ветераны спецслужб в борьбе за демократию и общечеловеческие ценности», читает познавательные лекции в одном из мюнхенских университетов.
Не всем удалось вписаться в стремительно обновляющуюся на шестой, а потом уже на седьмой, если не на восьмой, части суши действительность.
Мне удалось. Время востребовало мой опыт в полном объеме. Как уже догадался читатель, я стал писателем.
Критика отмечает неповторимость моего стиля и автобиографичность некоторых моих сочинений.
В 1989 году под псевдонимом Еленин я издал свой первый стихотворный сборник «Бесстрашие», где лирика и гражданская поэзия совокупно дополняли друг друга. Моему перу принадлежит роман «Бегство вперед», двухтомный по форме и остросюжетный по содержанию. Бестселлер. Кроме того, я автор большого ряда статей и заметок.
