Книга Все наши ложные "сегодня" - Элан Мэстай

Поэтому хрононавт должен быть нематериальным или место его появления должно быть пустым на молекулярном уровне, поскольку одна-единственная заблудшая частица материи вполне может убить бедолагу, возникнув в его мозгу.

Пенни приводит отца в восхищение. Ведь она знает о предмете его увлечения намного больше, чем можно было бы ожидать от кого угодно!

За десертом они обсуждают потенциальные достоинства модуля для перемещения в вакууме, который приводится в действие ядерным двигателем и испускает прослеживаемое волновое излучение с соответствующей частотой и периодом полуугасания.

Они приходят к выводу о том, что, если когда-нибудь в будущем путешествие во времени и будет реализовано, хрононавтам надо попасть в абсолютно безопасный пункт назначения, который станет для них своеобразным причалом.

Теоретически рассуждая, само наличие такого причала докажет возможность подобных путешествий, потому что стоит только его построить – и наверняка там сразу же появится хрононавт.

– Вот именно! – восклицает папа.

Чувствуя, что у него сегодня настоящий праздник, он достает из кухонного шкафа пыльную бутылку коллекционного бурбона и разливает алкоголь по бокалам. Мама кажется мне странно ревнивой. Думаю, она хотела завладеть вниманием Пенни и похвастаться перед ней другими драгоценностями из своей книжной коллекции.

Однако отец уже перехватил инициативу: он крепко вцепляется в гостью и не намерен ее отпустить. Мама предпринимает попытку сменить тему и продолжить беседу о литературе девятнадцатого века – через «Машину времени» Уэллса, но папа твердо держит в руках штурвал разговора.

Здешняя мама не привыкла к иногда прорывающемуся упрямству отца. Зато я – другое дело! Я чувствую в этом некий мягкий намек на человека из иной действительности, которым он должен был бы стать. Я испытываю неприятный, болезненный приступ ностальгии.

Грета слегка перепила и ложится на кушетку.

Пенни с папой обсуждают принцип самосогласованности Новикова, согласно которому существует только реальность с нерушимыми причинно-следственными связями, и все, что хрононавт мог бы сделать в прошлом, уже происходило в обязательном порядке. Поэтому, согласно Новикову, изменить ход времени невозможно. Я фыркаю во второй бокал бурбона: Новиков явно блуждал в потемках.

Пенни и папа продираются через ветвящиеся вселенные и искажения хода времени, петли причинности и гипотезу о самоисцеляющейся реальности. Грета дремлет. Мама моет посуду. Я перебрал бурбона. Мне чудится, что я молчу пять часов кряду, хотя вероятно, прошло только двадцать минут.

Когда папа и Пенни переключаются на темпоральное поглощение, я принимаю катастрофическое решение заговорить.

– А как насчет временного сопротивления? – спрашиваю я.

– Извини? – чуть прищурив глаза, поворачивается ко мне отец.

– Я возвращаюсь во время, предшествовавшее моему рождению, – поясняю я, – и… бац!.. случайно изменяю прошлое. Что, если меня даже не зачали? Что, если я родился, но оказался не тем же самым человеком – на глубинном генетическом уровне? Разве я не должен был бы существовать в измененной реальности, чтобы переместиться в прошлое и вызвать все эти трансформации?

Пенни вскидывает на меня неуверенный взгляд. Похоже, она не знает, тревожиться ли ей – или, напротив, обрадоваться тому, что я ввязался в обсуждение острой темы, которая всерьез связана с моей жизнью – с нашими жизнями.

– Вот вам пример одного из феноменов, связанных с темпоральным поглощением! – оживляется папа. – Поскольку множественных одновременных измерений не существует, а есть лишь когерентная реальность, то нарушения причинности в прошлом создают в потоке времени рябь, которая и решает парадоксы. Правда, механизмы, которые могли бы позволить данному явлению воплотиться в жизнь, весьма туманны. Не существует ли некоей хрональной энергии, которая накапливается, а в случае парадокса вырывается, наподобие ядерной реакции? И, если так, почему этому следует быть ориентированным на решение темпоральных парадоксов здесь на Земле, когда мы существуем в космической метасистеме, неизмеримо грандиозной по сравнению с жизнью конкретного человека? Такие вопросы имеют свойство быстро перетекать в спекуляции по поводу направляющих событий и разрешения конфликтов, что чересчур уж отдает теологией.

– Я говорю вовсе не о боге, – возражаю я. – Я имею в виду то, что происходит здесь и сейчас.

– Я и не подозревал, что тебя заинтересовала моя книга! – улыбается отец. – И когда ты успел ее прочитать?

– Вечер был совершенно восхитительным, – перебивает его Пенни. – Но уже поздно. Большое спасибо, что пригласили меня…

Пенни наступает мне на ногу. Мама выглядывает из кухни, вытирая руки полотенцем.

– Я сейчас подойду, – произносит она. – После мыться посуды нужно быстренько намазать руки кремом, иначе кожа сильно пересохнет.

– Но нам толком ничего не известно, – рассеянно продолжает папа.

– Нет, как раз наоборот! – возражаю я. – Когда хрононавт изменяет прошлое до своего появления на свет, он становится темпоральным якорем. Последующие события складываются именно так, чтобы наверняка обеспечить его рождение.

– Но разве это не причинно-следственная петля? – уточняет отец.

– Нет, потому что, когда человек возвращается в настоящее, реальность может радикально измениться, – отвечаю я. – Ты мог бы оказаться гением, утратившим расположение общества, мама могла бы погибнуть, Грета, возможно, вовсе не родилась бы, я мог бы оказаться никчемным неудачником…

– Джон, – говорит Пенни.

– Я мог бы носить другое имя, – выпаливаю я. – Я мог бы оказаться Томом, а не Джоном, и, однако, быть тем же самым человеком – с такими же ДНК! Если бы я переместился в прошлое, а потом вернулся в измененное настоящее, сам факт того, что я болтаюсь в потоке времени, заставил бы события выстроиться таким образом, что мое существование в этом мире было бы гарантированно. Мое сознание встроилось бы в измененную реальность. Я – темпоральный якорь, а рябь, возникающая из-за меня, – темпоральное сопротивление.

Я наливаю в бокал янтарный бурбон. Затем, для демонстрации, переливаю спиртное в пустой бокал. Отец откидывается на спинку кресла. Пожалуй, я его заинтриговал, хотя настроен он скептически.

– Значит, – произносит он, – ты считаешь, что жидкость – это твое сознание, а посуда – различные реальности? Что за экстравагантные сравнения! Сознание, перемещающееся между векторами времени… Но могла бы твоя версия из измененной реальности сохранить твои воспоминания об исходном мире?

– Да, – киваю я, – но тогда я – или другой человек – считал бы их снами. Или сверхактивным детским воображением. У него бы появилось смутное беспокойное ощущение, что он находится не на своем месте и все вокруг – неправильное, чужое. Но окружающие решили бы, что он просто тревожный тип – вот и все. Хотя, вероятно, самые близкие люди, которым он бы позволил к себе приблизиться, могли заподозрить, что он страдает социопатией или аутическим расстройством. А в целом он бы вел себя адекватно, был бы дееспособным и даже талантливым! В общем, его родные смирились бы с его странностями. Но они бы приложили некоторые усилия, чтобы поддерживать с ним крепкую эмоциональную связь. И так бы продолжалось до тех пор, пока два вектора времени не синхронизировались бы. Вообразите, что происходит в таком случае!