Книга Дамы плаща и кинжала - Елена Арсеньева

Хорошенько подумав, она стала по вечерам уходить на восточную окраину города, где стояли несколько рабочих кабаков, и там заработала самым доступным ей способом нужные ей на дорогу деньги. Способ оказался приятным, поэтому Ольга поработала еще немножко для чистого удовольствия и только потом, уложив в узелок несколько перезрелых желтых огурцов, буханку, бутылку с водой и застиранную розовую «парадную» блузочку, уехала в Петербург, который тогда как раз начал зваться Петроградом — шла империалистическая война, и немецкое название вымарали на географической карте.

Пока она ехала в столицу, деньги кончились, пришлось прямо на вокзале сколачивать новый капитал. Здесь, правда, гоняли городовые, которые оказались куда более свирепыми, чем в Екатеринославе. Но Ольге повезло сразу: пошла с каким-то студентиком, который снимал комнатушку в полуподвале (стол, стул, а матрас лежал на полу), да очень по душе пришлась хозяину сего матраса своим мастерством, а главное, тем, что с удовольствием слушала его стрекот… Говорил студентик не просто так — читал стихи собственного сочинения. Ольга вспомнила стихи, которые приходилось набирать в типографии. Тогда казалось, их какие-нибудь небожители пишут, а они, поэты, вон какие, оказывается! А может, и ей попробовать складывать строчки?

Рифмы давались легко, но студентик-любовник сказал, что она — пережиток прошлого, который пора выкинуть на свалку истории и литературы. Теперь главное — писать позлее, позвончее, побессмысленней и понепристойней, тогда успех среди футуристов обеспечен. Сам он тоже считался футуристом. Ольга последовала его совету — и любовник пришел в восторг!

Он уверял, что товарищи охотно примут ее в свой «цех». Привел на сборище к Бурлюку — это был у футуристов не то бог, не то сатана, Ольга так и не поняла.

Бурлюку стихи понравились! Теперь надо было соорудить наряд поскандальней — и выходить в свет.

Не прошло и недели, как Ольга (все тем же привычным способом) заработала на рыболовную сеть, на краску для губ и грудей (картинку она помнила еще с типографских времен, видела в каком-то фривольном, тайно печатавшемся журнальчике), а перьев они с милым другом-студентиком надергали из петушиных хвостов, нарочно сходив за этим добром аж на самую городскую окраину.

Голова у Ольги была битком набита всем тем, что ей удалось прочесть во время типографских «университетов». Под прежней, сапожниковой фамилией она жить не желала, назвалась Голубовской. Про отца рассказывала, что он-де был пролетарий, который жизнь свою загубил на фабрике капиталиста-империалиста. Ольга придумала этому выдуманному отцу очень красивую смерть: дескать, он свалился в чан с кислотой на кожевенной фабрике, а может, и сбросили злые люди, чтоб не агитировал на борьбу за права рабочих. На капиталистическом же производстве и она сама пальца лишилась. Ну, хотя бы тут вранья не было, а что она была из типографских, так это было просто очень здорово, типографских рабочих уважали, они считались чем-то вроде элиты пролетариата.

Все эти социально-политические тонкости Ольга усвоила столь же стремительно, как и основы стихосложения. У студентика сыскалось несколько книжонок Карла Маркса и еще какого-то Ленина, имелись вчетверо сложенные и хранимые под матрасом, истертые от частого елозенья по полу номера «Правды»… Ольга ахнуть не успела, как мало что заделалась футуристкой под псевдонимом Елена Феррари, но и стала хаживать со своим студентиком и на маевки, и на сходки, и на студенческие пирушки, где непременно провозглашались тосты за свержение самодержавия… Новым приятелям, коих полагалось называть товарищами, она была безмерно благодарна — за то прежде всего, что не корили происхождением. Наоборот: такие же, как она, выходцы из черты оседлости на всех этих сборищах были гостями частыми, еще и других жить учили, ну а что все, как один, меняли себе фамилии на русские, так ведь не токмо одни поэты любят псевдонимы…

Какая интересная теперь началась жизнь! Товарищи снова пристроили ее в типографию — на сей раз корректором, потому что, несмотря на скудость образования, она была не дура и очень внимательная, хваткая девчонка. «А языки учи, — сказал один из товарищей. — Станем мировую революцию делать, пошлем тебя… ну, в Стамбул или в Париж. Хочешь?»

А то! Конечно, она хотела. Поэтому и старалась: училась и работала. Типография, правда, была нелегальная, а оттого платили там сущие гроши. Конечно, ради грядущей победы революции можно было и пострадать, но есть иной раз хотелось просто отчаянно! Тогда Ольга подрабатывала все тем же приятным и привычным способом. Правда, один раз не убереглась от «французской болезни», но ничего, товарищи помогли — свели с доктором, со своим, соплеменником, и вдобавок сочувствующим. Вылечил за так, за одну лишь благодарность от партии, а когда Ольга предложила расплатиться натурой, скосоротился…

Своему пылкому студентику Ольга сказала, что у нее чахотка обнаружилась, ну, тот и отстал. Вообще ей надоело, что мальчишка ревновал — негоже это между людьми будущего, свобода — так во всем свобода! Поэтому, даже и вылечившись, она к нему не вернулась. А между тем его вдруг разобрала отрыжка буржуазного прошлого: замуж начал звать… С ума сошел!

Не до мещанства было, честное слово. Ни с того ни с сего грянула Февральская революция, а там и Октябрь накатил.

* * *

15 октября 1921 года, около пяти часов дня, яхта генерала Врангеля «Лукулл» была протаранена шедшим в Батум итальянским пароходом «Адриа».

Барон Петр Николаевич Врангель и командир «Лукулла» находились в тот момент на берегу. На пять часов на яхте было назначено совещание, однако, поскольку редактор общеармейской газеты Николай Владимирович Чебышев не мог на нем присутствовать (накануне он был жестоко избит какими-то злоумышленниками, а потому прикован к постели), решено было провести совещание у него дома. Туда направились все сотрудники генерала, а вскоре подъехал он сам. В это время и произошло крушение.

Спокойное поведение всех чинов яхты и конвоя главкома позволило погрузить команду на шлюпки. Все офицеры и часть матросов до момента погружения судна оставались на палубе и, лишь видя неотвратимую гибель яхты, бросились за борт и были подобраны подоспевшими катерами и лодочниками.

Дежурный мичман Сапунов пошел ко дну вместе с кораблем. Кроме мичмана, погиб также корабельный повар, кок Краса. Позже выяснилось, что погиб еще третий человек, матрос Ефим Аршинов, уволенный в отпуск, но не успевший съехать на берег.

«Адриа» врезалась в правый бок яхты и буквально разрезала ее пополам. От страшного удара маленькая яхта почти тотчас же погрузилась в воду и затонула. Удар пришелся как раз в срединную часть «Лукулла»: нос парохода прошел через кабинет и спальню генерала Врангеля.

На «Лукулле» погибли документы главнокомандующего и все его личное имущество. Хоть и было велено начинать работы водолазов, однако надежды спасти что-либо было мало: «Лукулл» стоял в таком месте, где глубина достигала тридцати пяти сажен.

* * *

После Октября Ольгу Голубовскую, как пострадавшую от капиталистов (все-таки отрубленный мизинец сильно портил красоту ее маленьких и очень изящных ручек!) и проверенного товарища, сначала назначили в Чеку[39]на Гороховой улице: давить к ногтю проклятых буржуев, которые революцию пережили, хотя это в большевистских планах предусмотрено не было.