Книга Я и Софи Лорен - Вячеслав Верховский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Те нагрянули в четвертый: нет козы! Но ревизоры наседают: «Так, мы засекли. Где коза, что «зайцем» к вам подсела?» – «Ко мне? Коза?! Вы ничего не спутали? А хотите, так ищите, вам пожалуйста!» По вагону прошлись досконально. От козы – ни одного сигнала. Ушла в подполье? Затаилась? Чудеса! Заглянули даже в туалет, но: «Коза – и в туалете?! Вы смеетесь!»
А ревизоры тоже люди, их же ж распирает любознательность, и проводнице говорят они такое: «Нам просто интересно, где коза? А ты ни в чем не виновата, хорошо?»
Ну, поколебавшись для приличия, проводница им и указала. Купе, что проходили раза три. На верхней полке спит солдатик, отдыхает. Откинули шинель – под ней коза. Никто бы никогда не догадался. В солдатской шапке, даже не храпит…
А что было делать?! Скажите! Бабке всего лишь остановки три до дома. А в автобус бабку не пускают. Наши взяли…
Ой, а мыши-крысы – это ж песня! Однажды подъехали к Курску, там у нас стоянка где-то с полчаса. Стоим. Кругом на путях поезда. И на соседнем. Мы в Москву из Донецка, они как раз оттуда в Кривой Рог. Выпал снег. И хорошо все просматривалось. Мы стояли в тамбуре, курили. Тут видим: из нашего вагона крыса – и по снегу подлетает не к абы какому поезду, а к этому, в известную ей дырку заползает, – она же, крыса, от природы очень умная. Видно, ей было нужно до Кривого с пересадкой…
Кино и немцы
– Самое страшное для проводника – это проехать станцию. И не просто проехать, а прозевать. Потому что можно напороться на такого пассажира, очень нервного, что, если ты проедешь его станцию, – считай, что ты проехал свою жизнь. Вот и решай.
И вот однажды было, как-то ночью. Наша проводница, имени ее не назову, вскочила в нижней комбинации, нахлобучила пилотку и ну метаться по вагону, а вагон плацкартный у нее. И на всю катушку дурным голосом: «Партизаны! Партизаны!» А люди спят, все едут до Джанкоя. Спят – и даже не подозревают, что на их пути есть такая остановка. А она: «Партизаны! Партизаны!» Оглашенная! Ну, тут такое началось, кино и немцы! Все вскочили, заорали, заметались. Как будто ехали действительно фашисты…
Наведя вселенский шорох, она уже встряхнулась окончательно. На соломенных ногах вошла к себе. Села, воспаленная, и думает: «Боже, что ж я, дура, натворила? Что же, идиотка, я такое?!.. Ой, да я ж еще и в комбинации! И у меня в Партизанах никто не выходит, какая я дура в пилотке!..»
Миновали Новоалексеевку. Перед Джанкоем ей пассажиров нужно разбудить. Но зачем, когда и так уже никто… Ну, надевает она форму проводницы и, как ни в чем не бывало, возникает в проходе: «Доброе утро, товарищи! Чаек будем?» На нее все с таким интересом… И с вопросом: «Что за партизаны?!» Проводница с любопытством: «А какие партизаны? Интересно!» Ей: «Ну как же! Этой ночью…» И она на голубом глазу: «Ничего такого, вам приснилось!»
Молодец – как партизанка на допросе, пассажирам так ни в чем и не призналась…
В штабном вагоне листаю книгу благодарностей. И это все о ней!
«Ехал в десятом вагоне. Благодаря четкой и слаженной работе проводницы Карпачевой остался живым и здоровым. Доехал вовремя. До скорых встреч в известном направлении!»
«За время пути у меня впервые в жизни ничего не украли. Таким трезвым я себя не помню. Спасибо Зинаиде Карпачевой».
«Ехал в 10-м вагоне. Теперь, куда бы я ни ехал, я буду исключительно в 10-м. Спасибо проводнице Карпачевой».
Не страдая оригинальностью мысли, я в том же направленье записал: «Ехал в номере десятом, за что, благодаря проводнице Карпачевой, получил большое удовольствие».
Надеюсь, и вы тоже…
Я был в гостях. И дети были ужас. А началось как только я пришел:
– Полина! – я, сконфуженно, хозяйке. – Ваши дети дали мне два тапка…
Полина:
– А ты что, хотел четыре?
– Так два же правых!
Мне на ноги поглядела с осуждением:
– Что ты клевещешь, это же два левых! – но гостеприимно улыбнулась. – Проходи!
И в двух левых я прошел. Себе на горе.
Эти дети! Они меня душили, они меня шпыняли, они меня насильно трижды запирали в туалете, загоняли на балкон, а там мороз…
Эти дети были потрясающие! Уже несколько часов меня трясло. Где они прошли ускоренный курс молодого иезуита, я не знаю, но они меня определенно затравили. Очумевший, я, конечно же, скрывался.
Где они прошли ускоренный курс молодого сыщика, не знаю, но… Они извлекали меня из-под дивана, выковыривали со шкафов и антресолей. Они на мне катались, оглушая криком: «Но-о!» Я и не знал, что я такой объезженный…
Где они прошли ускоренный курс молодого певца, я не знаю, но:
– Слава, мы сейчас тебе споем!
– Мне не надо!
С обидой:
– А мама слушала! Смотри, как мама слушала!
Они пели где-то с полчаса. Точней, визжали. Оглушенный, я навзрыд уже взмолился:
– А давайте поиграем мы в молчанку! Я слышал, дети: это лучшая игра!
Я знал, что говорил: пару лет назад эти же дети бесновались так, роняя мебель, что их соседка накрутила справочную и с хладнокровием, свойственным только ей, навела справку: «А, извиняюсь, началась уже война?» Мне ту соседку как-то показали. Да нормальная!..
Где они прошли ускоренный курс молодого громилы, ума не приложу, но когда они на голову мне, молча (при молчанке следует молчать), обрушили что-то чугунное, и на голове тотчас возникла шишка, они заржали – и таким здоровым смехом, что вместе с ними не удержался, засмеялся даже я. Да, этого у них было не отнять: веселить они умели! И прижимая к шишке пять копеек, оценил я: курс молодого юмориста, не иначе, они прошли успешно, на ура.
Скоро ужин. Но невольно, про себя, я констатировал: до стола мне дойти нелегко, а до смерти – совершенно верно! Да, до стола могу я не дожить. Зато умру с улыбкой на лице, ну юмористы!
Где они прошли опять-таки ускоренный курс молодого садиста, – не ведаю, но последняя их пытка такова:
– Слава, а поговори-ка ты с собачкой!
И всучили мне домашнюю собаку. Собака извивалась на руках. Я прислушался:
– Она не разговаривает!
– Это не она не разговаривает, это почему-то ты у нас не гавкаешь. Покажи, как ты умеешь!
Я завыл.
Потом был стол, но есть мне, если честно, не хотелось…
Нет, все же хорошо, что я у них. От меня они живут через дорогу. Если что, домой я доползу. Главное, мне выползти живым.
А дети продолжали наседать…
Я ничему уже не удивлялся. Когда они меня обливали водой, били, кусали, царапали… Я не удивлялся ничему – они же дети.
Я удивился только раз, уже в конце, когда самый маленький, Григорий… Нет, не исподтишка. Без злого умысла. Меня поцеловал. Я прослезился. Даже испугался. Это что же, – подумалось мне, – прощание с телом покойного?..
