Книга Футбол 1860 года - Кэндзабуро Оэ

— С самого Нового года в деревне без конца вспыхивают драки, Мицу, — спокойно ответил, внимательно выслушав мой рассказ, Такаси, нисколько не разделяя моего потрясения. — В последнее время взрослые в деревне очень раздражены. В новогодний праздник никто не работает, и единственное, что остается, — пить самогон, а отчаянные молодые ребята, которые каждый год заводили ссоры и дрались, что служило для взрослых катарсисом, теперь живут все вместе и усердно тренируются. Вот благоразумные взрослые люди и дерутся между собой. Обычно они разряжали скопившуюся в них жажду насилия, наблюдая за дерущейся молодежью, разнимая ее, а теперь дерутся сами. Когда те двое начали драку, никто ведь и не попытался разнять их, верно? А почему? Потому что это не молодые ребята. Если сцепились между собой взрослые, постороннему рискованно вмешиваться — может и самому влететь. Такие драки часто продолжаются без конца, и дерущихся никто не разнимает.

— Но я никогда еще не видел, чтобы у нас в деревне с мясом выбивали зубы, — продолжал я, не в силах согласиться с доводами Такаси, из которых следовало, что драки — дело обыденное и волноваться из-за них не стоит. — Те двое дрались молча, изо всех сил колотя друг друга кулаками. Даже если они и были пьяны, все равно это ненормально, Така.

— В Бостоне я как-то ходил осматривать дом, где родился президент. Мы отправились всей труппой «Наш собственный позор». И когда возвращались в микроавтобусе, то на одной из улиц увидели драку двух молодых негров. Один из них угрожающе замахнулся кирпичом — он был и ростом пониже, и не такой крепкий. Другой подзадоривал его, держась на приличном расстоянии. Но в какое-то мгновение, пока мимо проезжал автобус, он зазевался и подпустил противника слишком близко. И сразу же получил удар кирпичом по голове и упал. В его раскроенном черепе зияла огромная дыра. А те, кто был поблизости, спокойно наблюдали за дракой со своих балконов, сидя в качалках или в плетеных креслах. У нас в деревне любая ссора кончается выбитым зубом, до убийства никогда не доходило. Или мы, японцы, и в драке сохраняем благоразумие, или силенок у нас маловато — одно из двух. Но если речь идет о сантиментах, то нужно признать, что наша деревня очень похожа на ту улицу, населенную неграми.

— Возможно. Но, насколько я помню, еще не было случая, чтобы в деревне происходила такая жестокая драка, да еще с утра. Когда, бывало, вспыхивала ссора куда менее серьезная, дети всегда бежали в участок за полицейским. А сегодня утром все либо попрятались по домам, либо смотрели со стороны не вмешиваясь.

— В участке никого нет. Поздно ночью, когда начался снегопад, полицейского телеграммой вызвали в город. С тех пор и автобус не ходит, и телефонные провода порваны упавшим под тяжестью снега деревом, так что никто в деревне не знает, что делает полицейский в Новый год.

В рассказе Такаси я усмотрел пласты, специально рассчитанные на то, чтобы возбудить мое любопытство, но подавил соблазн заняться разведочным бурением. Больше всего я хочу держаться подальше от всего, чем занимаются Такаси и его футбольная команда. А я чувствую, как опасно и как обременительно, заинтересовавшись загадками, которые мелкими порциями, как приманку, разбрасывает Такаси, попасться на его удочку. К тому же я отказался от намерения критиковать брата.

— Универмаг закрыт, наверное, по случаю Нового года. Но тем не менее у входа толпятся женщины из окрестных. Интересно, в чем дело? Неужели они не могут прожить без универмага и новогодней недели?

Странное зрелище — стоят эти женщины и спокойно ждут у закрытых дверей, — изменил я тему разговора. Но Такаси снова подстегивает мое любопытство:

— А-а, уже собрались? Сегодня во второй половине дня в универмаге будет представление. Может, и ты, Мицу, придешь?

— Нет у меня настроения идти, — отказался я на всякий случай.

— Даже не поинтересовавшись, что за представление, не хочешь пойти посмотреть — ты, отшельник из амбара! — с издевкой бросил мне Такаси.

— Совершенно верно, у меня нет никакого желания смотреть на то, что происходит в деревне.

— У тебя, Мицу, абсолютно нет желания смотреть на все происходящее в деревне. Нет, конечно, и желания участвовать в происходящем. А может быть, Мицу, ты вообще не живешь здесь, в деревне, тебе это не кажется?

— Я нахожусь здесь не по своей воле, а только из-за снегопада. И какое бы сверхъестественное событие ни случилось в деревне, у меня одно желание — уехать отсюда до того, как оно произойдет, и никогда не вспоминать об этой утонувшей в лесу деревне.

Такаси загадочно, точно насмехаясь надо мной, улыбнулся и, молча покачав головой, ушел обратно в дом. Мне показалось, что он не хочет, чтобы я видел, чем занимаются его ребята на кухне, да мне и самому не хотелось лезть к ним, и я побрел к себе на второй этаж.

Момоко, которая принесла мне обед, сказала, чтобы я посмотрел из окна на новые флаги на крыше универмага. Момоко была так очаровательна в своем желании возбудить мое любопытство, с такой детской непосредственностью ждала этого, что я не мог не сдаться. Над бывшим винным складом весело развевались треугольные флаги — желтый и красный. Просвечивая сквозь пелену продолжавшего падать снега, они напоминали кадры старой, истертой киноленты.

Я обернулся — Момоко выжидающе смотрела на меня. Я, естественно, не знал, что означают эти флаги.

— Почему эти флаги радуют тебя, Момо?

— Почему? — переспросила Момоко и передернула плечами, сурово посмотрев на меня и буквально разрываясь между запретом и желанием все рассказать. — А вы, Мицу, при виде флагов печалитесь?

— Когда приеду в Токио, пришлю тебе, Момо, прекрасные флаги, какие захочешь, — посмеялся я над самым младшим членом «гвардии» брата и принялся за обед.

— Спуститесь в четыре часа в деревню, увидите, что там будет! Вот тогда все и поймете, даже вы, Мицу, человек, уважаемый в обществе! Вам, наверное, интересно знать, что будет? Но я не могу предать футбольную команду. — Момоко, которая, как и в тот первый раз, в этот снежный день прямо на голое тело гордо надела свое индейское платье, уже все измятое, с разошедшимися швами, сквозь которые виднелось ее смуглое тело, выглядела комично, как старомодная террористка, невольно вызывая улыбку.

— Мне совсем неинтересно знать, что там будет, Момо. Так что тебе не придется никого предавать.

— До чего же скучен человек, уважаемый в обществе! — сказала Момоко с досадой и возмущением и наконец ушла к своим товарищам, которых она так и не предала.

Четыре часа дня. «А-а, а-а, а-а!» — вскипает крик огромной толпы, водоворотом, точно по винтовой лестнице, поднимаясь из деревни вверх. Это вопль нетерпения и одновременно радостного возбуждения, как бывает, когда щекочут самые сокровенные места. Услышав его, я растерялся, почувствовав себя экзгибиционистом, выставившимся на всеобщее обозрение, и вслух спросил: «Что это должно означать? Что происходит?» Мне кажется, из угла кто-то пытается мне ответить. Я снова прихожу в замешательство и, покачивая головой, снова говорю самому себе: «Нет, нет!» Вопли нарастают и нарастают, бьются, точно пульс. Потом они стихают, остается лишь монотонный гул, напоминающий низкое жужжание бесчисленного множества пчел, но временами из этого гула вырывается резкий, пронзительный вопль, и с ним спорят голоса детей, высокие и звонкие, или радостные выкрики. Под однотонный гул я еще мог продолжать свой перевод, но, когда он начал перемежаться резкими, отрывистыми выкриками, смысл которых нельзя было определить, сосредоточиться было уже невозможно. Я встал, подошел к дышащему холодом окну, сразу остудившему мои пылавшие щеки и глаза, и сквозь замутненное стекло попытался рассмотреть деревню, уже подернутую сумерками. Снег, теперь мелкий и редкий, все еще идет. Окружающий долину лес, на который спускается темный молочный туман, сумрачен — он, словно огромные коричневатые ладони, прикрывает долину. Изо всех сил напрягаю уставшие глаза, чтобы увидеть флаги над универмагом; наконец они выплыли из тумана, унылые, блеклые, напоминая птиц со сложенными крыльями, — теперь цвета их тусклые, как черепки фарфора, утонувшие в мутной воде. Я никак не могу определить, что происходит возле универмага, но меня почему-то беспокоят доносящиеся оттуда крики, и из головы не идут женщины, неподвижно стоявшие перед закрытыми дверями, даже когда рядом с ними жестоко дрались двое немолодых мужчин. Я вернулся к столу, испытывая чувство бессилия и беспокойства. Мне пока еще удавалось заставить себя не спускаться в деревню, но я не мог запретить себе думать о том, что там начиналось нечто действительно необычное и к этому, безусловно, причастны Такаси и его футбольная команда. Не в состоянии продолжать перевод, я начал чертить на бумаге для черновиков, старательно срисовывая позвонки бычьего хвоста с банки, где была тушеная говядина, которую я съел на обед. Хвостовой позвонок цвета устрицы имеет выступы и впадины, идущие в самых неожиданных направлениях; маленькие углубления, будто выеденные насекомыми гнезда, назначение которых — придать силу хвосту быка, пока он жив и деятелен, совершенно невозможно представить себе: нечто напоминающее круглые крышки с двух сторон сустава, покрытые чем-то похожим на желатин.