Книга Минус - Роман Сенчин

— Ну давай, Сенчин, ведай.

Сижу на том стуле, где и тогда, а на месте Ольги Борисовны — второй в цивиле. Перед ним стопка бумаг, папочка. Главный — пародия на киношного комиссара — прохаживается по комнате, курит.

— Что ведать? — стараюсь собраться с мыслями.

— Всё, парень, всё. В твоем положении желательно всё рассказывать.

Я протяжно вздыхаю и готовлюсь начать.

— Чего ты стонешь, урод?! — рявкает первый, мгновенно оказавшись передо мной. — В пидора решил поиграть? Еще успеешь!..

— Так, — вставляет второй, — давай рассказывай, где, во сколько встретился с убитой.

«С убитой» сказано как бы без выражения, но я замечаю, как они оба вперились в меня глазами, наблюдая за реакцией. Сдерживая дрожь, говорю, кажется, спокойно и обстоятельно:

— Часов в семь вечера пошел мыть посуду. А она стояла на кухне… Ну, теперь это не кухня, так…

— И что?

— И она спросила, знаком ли я с ее дочерью. Я сказал: да.

— А дочь-то, в курсе, у нее несовершеннолетняя! — капает этот, в плаще.

Смотрю на него, он же довольно усмехается, точно я проболтался о чем-то для себя губительном.

— Так, дальше, — записав, требует второй.

— Она…

— Кто?

— Ну, Ольга Борисовна… она позвала меня к себе… Жаловалась, что совсем одна…

Долго, подробно повторяю ее историю с переездом, с родителями покойного мужа. Главный продолжает гулять по комнате, а второй то записывает, то просто слушает, постукивая ручкой по столу…

В конце концов подает мне лист бумаги:

— Ознакомься и распишись.

Читаю, с трудом разбирая корявый почерк, кое-как заставляю себя вникнуть в смысл. Не прочитать нельзя — они запросто могут вставить что-нибудь, что сделает меня виноватым… Добрался до последнего предложения: «Был разбужен в своей комнате № 408 сотрудниками милиции в сопровождении понятой Акуловой Е.С.» «Какая же она понятая?!» — хочется возмутиться.

— Ну, ознакомился, нет?

— Да. Всё вроде так.

— Теперь вот здесь напиши: «Мной прочитано, с моих слов записано верно». И подпись.

Делаю как велят.

Потом они оба отходят к окну и тихо разговаривают минут десять. Я специально не смотрю в их сторону, занимаюсь стиранием с пальцев черной краски, но прислушиваюсь как никогда напряженно. Улавливаю обрывки фраз:

— …но дверь на ключ и на задвижку была…

— …отпечатки покажут…

— …вещи, вещи…

Второй, кажется, за меня, а этот, придурок в плаще, из кожи вон лезет, цепляется к каждой мелочи, чтоб сделать из меня убийцу. Вот он, горячась, внятно выплеснул:

— Ну, очень все гладко: обморок или что там у нее, упала, ударилась, да так, что наповал… Нет, здесь без чужой руки не обошлось. Я тебе говорю!

Второй что-то зашептал в ответ, а я, как заведенный, тру и тру свои потные, дрожащие руки. Со стены на меня улыбаясь глядят красивые певцы и модели…

— Л-ла-адно, свободен пока что, — медленно, нехотя объявляет главный. — Сейчас подписку дашь о невыезде и иди спи.

Второй кладет передо мной отпечатанный на машинке бланк, указывает, где и что нужно написать.

— А к родителям можно? — спрашиваю. — Сорок километров отсюда, в Захолмово?

— Нет! — рявкает первый. — Пока дело не закрыто — только здесь и на работу. Укажи точные адреса! Учти, если в трехдневный срок не найдем, подадим во всероссийский. А ты знаешь, надеюсь, что при задержании обычно бывает…

— Это с неделю всего, — успокаивает второй. — Проведут экспертизы, докажут, что естественная смерть, и хоть до Парижа едь.

— Или наоборот…

16

В театре после карантина первый рабочий день. Вадим, Андрюня, Игорек и я торчим в нашей кандейке. Я кончаю рассказ о том, как чуть не загремел за убийство:

— Возвращаюсь в комнату, а там все перерыто. Не явно, конечно, вверх дном, но видно же — прошмонали на совесть. Даже мясо между окон проверили. И паспорт вдобавок у дебила в плаще забыл взять. Потом целый день по ментурам бегал, еле нашел…

— Да-а, пронесло тебя, вообще-то, — вздыхает Вадим, — вполне и закрыть могли.

А Андрюня злорадствует:

— Прикидайте, теперь мы все меченые, на всех дела висят!

— Почему на всех? Вот Игорек пока чистенький.

— Он тоже замешан. Он как бы жертва.

— М-да-а, осложнил нам Лялин житуху.

— Урод последний!..

Мой рассказ не вызвал того внимания, на какое я рассчитывал, сидя последние дни в одиночестве, не зная, с кем поделиться, ожидая, что вот-вот ко мне вломится какая-нибудь опергруппа и утащит в тюрягу… Наконец-то появилась возможность хоть слегка растворить свой страх в рассказе, в общении с близкими мне людьми, а они не выказали особенного сочувствия. Что ж, это понятно — у них проблемы не слабее моей.

И вот они совсем обо мне забыли. По крайней мере Вадим и Андрюня. Беседуют чисто между собой и о своем.

— Лялин, слышал, в больнице до сих пор, — сообщает Андрюня тревожно, — и заяву забирать не хочет.

Бригадир отмахнулся:

— Гонят! Он давно дома валяется. Просто нам лапшу вешают, чтоб мы поочковали. Я тут с Семухиным поговорил один на один…

— И как?

— Хреново, как… Против вас, говорит, все. Хотят вас убрать отсюда.

— Тварю-уги! — Но, поразмышляв, Андрюня выдает неожиданное сравнение: — Да это в принципе и понятно — они же как осы. Одного тронь — сразу вся стая набросится. А так поглядеть — вроде все друг с другом враги.

— Еще бы… — Вадим вдруг резко повернулся к Игорьку: — А ты — чтоб никаких заиканий об увольнении. Понял? Из-за тебя ведь, мудака, завертелось. Мы его по пьяни и прикончить могли.

— Причем — легко! — подтверждает Андрюня.

Игорек виновато поджимает губы:

— Да я, конечно, парни… Я с вами…

В кандейке жарко и душно, лучше б, ясное дело, сидеть сейчас на любимом диване в брехаловке, но путь туда нам заказан. Теперь мы для актерской братии самые злые враги. Даже женщины смотрят ненавидяще. По лицу директора, Виктора Аркадьевича, заметно — он что-то решает насчет Вадима, Андрюни и Лехи (меня, надеюсь, он к избивателям Лялина не причисляет) и, по всем догадкам и слухам, решает не в их пользу… А может, это и неплохо, что их поувольняют, примут новых, меня же возьмут и сделают бригадиром. Как-нибудь по-новому себя почувствую, да и зарплата немного выше…

В начале шестого (только мы установили декорации) заявился Димон. Его сперва и не узнали — изменился он конкретнейше за неполный месяц. Из коренастого, нагловатого паренька превратился в худого, ссутуленного, мнущегося человечка.