Книга День поминовения - Сейс Нотебоом

— И все-таки?

— Видишь ли, вопрос сводится к тому, что понимать под историей. Какими фактами можно пренебречь? Намного ли великие события важнее малых? Извечный вопрос о баховском хоре или винном соусе…

— Не очень ли ты расстроишься, если я попрошу объяснить?

— Баховский хор. Шестнадцать сопрано, шестнадцать басов и так далее. Если заболеет один бас, заметишь ли ты это? Полагается шестнадцать, подразумевается, что их и есть шестнадцать. Если одного не хватает, ты наверняка не заметишь. Дирижер, может быть, и заметит, но не ты. Но вот отсутствуют двое, трое… и в какой момент хор перестанет быть самим собой. Про винный соус я тебя мучить не буду, тут ты сам заметишь по вкусу, что что-то не так. Представим себе, что твоя подружка молодец и ей удастся что-то выяснить. Собственно говоря, и она, и все ее собратья стараются изо всех сил заполнить дыру во времени, которая, с одной стороны, есть, а с другой стороны, ее нет.

— И есть и нет? С ума сойти, чудак.

— Нет, вот послушай внимательно. Не так уж трудно. Мир, который нас окружает, стал таким в результате цепочки событий. И из них ничего уже не выкинешь, даже если мы об этих событиях ничего не знаем. Ведь все они когда-то произошли, так?

— Чего мы не знаем, того мы точно не можем выкинуть, мне так кажется.

— Наверное, я плохо сформулировал мысль. Подойдем с другого боку. Мир, с которым мы имеем дело, — это, как ни посмотри, сумма всего того, что происходило в разные времена, хотя мы порой и не знаем, что именно происходило, или же выясняется, что некоторые события, о которых мы думали одно, на самом деле происходили совсем по-другому. И выявление фактов, о которых мы до сих пор не знали, либо уточнение фактов, о которых мы довольствовались неправильными сведениями, — это и есть работа историков, во всяком случае, некоторых из них, этаких покрытых книжной пылью оригиналов, тех, кто всю свою короткую жизнь изучают одну и ту же историческую фигуру или мучают одну и ту же тему. Потрясающе! Ты спросишь у меня: а имеет ли это какое-то значение для всемирной истории? Я тебе отвечу: нет, не имеет. И тем не менее: об этом периоде истории все давно и думать забыли, а там, в глубинах Испании, возможно, решалась судьба Европы. Если б эти чудаки-короли на севере не оказали бы сопротивления исламу, то мы с тобой оба, возможно, носили бы имя Мохамед.

— Ничего не имею против.

— Конечно.

Арно задумался.

— В ней есть что-то арабское, ты не обратил внимания?

Артур решил, что этот вопрос можно оставить без ответа. Тем временем его друг вышел из комнаты, чтобы вернуться с бутылкой вина и двумя рюмками.

— Вот. Нам, магометанам, запрещено. «Бееренауслезе», ягодный букет, лучшее, что есть на свете.

— Но только не для меня, — сказал Артур. — Я еще не отошел после вчерашнего. А то весь день пойдет насмарку.

— Насмарку — точно ли насмарку? Только посмотри, какой цвет, текучее золото, нектар. Знаешь, что говорил Тухольский?[26]Вино должно быть таким, чтобы его хотелось ласкать. Великолепно! Давай-ка. Подари себе этот необычный день. И не тяни время, когда Вера придет домой, будет уже поздно. Она не разрешает мне пить днем. Помнишь, как Виктор принес однажды домой бутылку «Poire Williams»?

«Груша Вильямса», конечно же Артур прекрасно все помнил. У Виктора в мастерской, около четырех часов дня. Цюрихский музей «Кунстхаус» купил у Виктора его скульптуру и это надо было отметить.

— Господа, груша не может долее оставаться в бутылке!

После второй рюмки черешок груши уже выглядывал из вина, что погрузило их в размышления над метафизической проблемой: как груша попала в бутылку, а потом и над еще более важной проблемой: как ее вытащить оттуда целиком. Виктор утверждал, что видел на склонах швейцарских гор фруктовые сады, где деревья буквально увешаны бутылками, «сверкающими на солнце». Это сообщение было забаллотировано. Остальные двое друзей выдвигали еще менее правдоподобные версии, которые становились все хитроумнее по мере того, как все большая часть груши показывалась над поверхностью жидкости, пока наконец вся груша, полностью видная, не осталась лежать на дне пустой бутылки.

— Ну и что теперь? — спросил Виктор и перевернул бутылку вверх донышком, так что груша упала вниз и застряла в горлышке бутылки, через которое явно не могла пройти.

— Уважайте работников ручного труда! — сказал Виктор. — Но сначала давайте потянем жребий, нет, лучше бросим игральную кость: кто выкинет больше очков, тот и съест грушу.

Они бросали кубик очень серьезно.

— You see, I do play dice, — сказал тогда Арно по — английски с тем же акцентом, с каким говорил эту фразу Эйнштейн. — Вы видите, я действительно играю в кости.

Артур выиграл, после чего Виктор вышел из комнаты и вернулся с мокрым банным полотенцем и молотком. Он завернул бутылку в полотенце.

— Ну давай, Артур, берись за молоток, один удар со всей злости, и чудо совершится.

Следуя указаниям Виктора, он очень медленно и аккуратно сдвинул полотенце и стукнул, после чего бутылка разбилась на мелкие кусочки, как переднее стекло в машине, а груша осталась целой.

— Помнишь Тоона Херманса, — спросил Виктор, — его номер с персиком?

И он показал Арно, как знаменитый голландский комик съедал несуществующий персик, так что сок капал у него с подбородка.

Двое друзей смотрели с завистью, как Артур торжественно взял грушу и поднес ко рту.

— Ммм, сейчас закапает сок… — произнес Виктор, но не прошло и секунды, как на лице Артура появилась гримаса: его зубы лишь на полмиллиметра вошли в холодную, абсолютно незрелую грушу, казалось, это она его кусает, а не наоборот.

— Так вот содержимое этой бутылки повкуснее, — сказал Арно и поднял рюмку, глядя Артуру в глаза.

— Мне сегодня еще надо к Зенобии.

— Ах, к Зенобии. У человека, женатого на сестрах — близняшках, на самом деле две жены. К тому же русские, к тому же — искусство и наука! Артур, если с этой представительницей испанской ветви дома Оранских у тебя ничего не склеится, мы подыщем тебе двойняшек в России. Я отправлюсь туда снимать фильм о Шестове, а ты поедешь со мной как оператор. Ты же знаешь Шестова?

— Ни малейшего представления.

— Ах, Шестов, Шестов! Умозрение и откровение! Явно недооценен.

— Арно, давай не сейчас.

Они сидели молча. Вино, казалось, подходило к музыке, женские голоса витали вокруг них, слов не было нужно. Артур знал, что день так и протечет между пальцами и что с этим ничего уже не поделаешь. А потом сообразил, что должен перезвонить Эрне и, пожалуй, сказать Зенобии, что не придет, а потом, видимо, перестал думать и вдруг услышал, что Арно остановил свои грегорианские песнопения и спросил: