Книга Змеесос - Егор Радов

§ Все говорили: одно. Смысл в этом, или истина в этом, или Бог в этом. Я хочу, чтобы было и не одно, и не два, и не три, и не четыре, и не пять.

§ История человечества гениальна; может быть, это лучшее.

§ Форма есть содержание; атрибуты процесса и есть его сущность; все существует в конкретном и определенном виде.

§ Борьба прекрасна; события тоже. Вообще, на самом деле, есть очень много интересного.

§… Иногда — как в каком-то откровении мистика, только совсем другая обстановка и вообще все; и я сижу с бокалом вина, глядя в ночь на блеск своей сигареты в окне; и любовь пронзает меня, и очарование наполняет меня, и миг предстает предо мной. И это мандустра.

§ Судьба — одно из главных ее проявлений. Какой восторг заключен в несчастьях; какое ощущение смысла и Бытия!

§ Мандустра здесь. Сочетай приятное с приятным.

§ О, как мне слиться с ней, чтобы она абсолютно присутствовала!.. Они ищут счастья, или чего-то еще, не зная, что это такое, и выставляя нереальные глупые цели. Другим же все равно. До я ведь знаю, что каждый миг прекрасен, и прекрасен именно тем, что он есть он.

§ Все мандустриально, но я хочу, чтобы мандустра была всем.

§ Я хочу быть великим философом, и мне все равно, какова будет моя философия.

§ Есть мандустра в свободе, есть мандустра в несвободе.

Я не знаю, что лучше.

§ Бога нет вне его явленности в конкретных феноменах с качествами и атрибутами; мне наиболее близок многоголовый разноцветный образ, вдруг открывшийся какому-то вопрошающему, как «истинный лик».

§ И все-таки, это…

§

Миша Оно закрыл книгу, прекратив чтение. Кто-то родился. Миша зевнул и почувствовал скуку. Ему совсем не понравились эти изречения. Он встал, подошел к шкафу, взял маленькую зеленую книжечку и прочел: «… тем самым, используя слоговой метод при чтении, мы добиваемся интонационного выделения [д] и [э] — в сильной позиции, что позволяет определить их местоположение, как доминантное, несмотря на то, что оно таковым и выглядит с первого взгляда. Графически подобный интонационный пик можно изобразить…» Миша закрыл и эту книжку, которая, видимо, являлась каким-то комментарием к афоризму. Все это было неинтересно, и Миша, подпрыгнув три раза, вышел вон из красной комнаты.

— Вы уже?.. — изумленно спросил Артем Яковлев, сидящий у перегородки.

— Что вы мне суете!.. — раздраженно сказал Оно. — Какое-то глупое дерьмо!.. Мне надоело, я ушел.

— Вы даже не дочитали… — жалобно простонал Артем, ударив фиолетовой ручкой по своей перегородке.

— Я прочитал почти все… Мне надоело… Я хочу спать. Я не согласен. Меня это не волнует. Я хочу улететь в другой мир.

— Может быть, вы — великий? — недоверчиво спросил Яковлев, почти восхищаясь.

— Может быть, — сказал Миша.

— Тем не менее вас надо арестовать, — строго сказал Яковлев. вставая. — Никому не позволено оскорблять «Книгу книг книг». А вы ее назвали, извиняюсь, дерьмом.

— Это шутка, — смущенно ответил Миша.

— Это все равно. Мы разберемся. Протяните ваши ноги, я закую вас.

— Ну уж нет! — вскричал Миша, хватаясь за книжный шкаф. — Это у тебя не выйдет!

— Посмотрим, — угрожающе заявил Яковлев, доставая кандалы. — На самом деле, это очень просто. Я сейчас стреножу тебя, как козла!

— У тебя рук не хватит, милый мой. Ты что, думаешь, раз я здесь — тебе все можно?

— Ну конечно! — рассмеялся Яковлев, приближаясь. — Теперь ты пойман, и история начнется. Ты придумал мир, и мне это нравится. Но пора прекращать этот бред и заняться чем-нибудь еще. Ты останешься здесь, с книгами, в тюрьме. Не забывайте, молодой человек, что вы оскорбили великую Коваленко!

— Ты просто издеваешься надо мной! — крикнул Миша. — Ты хочешь оставить свою миссию, а она высока! Подумай хорошо.

— Ноги, — непреклонно сказал Яковлев.

— Я имею свой мир!

— Ноги, — строго приказал Яковлев.

— Я имею свой мир!

— Ноги, — злобно проговорил Яковлев.

— Я имею свой мир! Я ухожу в тоталитарную зону.

Злоба, испуг и уважение немедленно отразились на загорелом лице Яковлева, когда он услышал эти категоричные слова, высказанные существом, стоящим перед ним в позе несгибаемого узника. Решительный облик Миши как будто излучал некое горделивое сияние, окружающее его самого бескорыстным жертвенным ореолом; и книги, бывшие здесь повсюду, словно оттеняли серьезность его взгляда и слов. Яковлев грустно смотрел на черные кандалы, которые он держал в руках перед собой, перебирая их, как четки, и думал о смелости и жизни, сочетая эти понятия в своем уме, на манер совокупляющихся бабочек.

— Неужели… — сказал он боязливо. — А как же родина, свобода, наши преимущества?

— А мне здесь все надоело, — ответил Миша. — Хочется чего-то еще. Избираю крепкую власть! Желаю стать стонущим рабом под ярмом ужасного деспотизма. Мечтаю испытать восторг истинной диктаторской демагогии вместе с радостью дебильных глаз подданной толпы. Где у вас выход к стене? Я покидаю.

— Но… ваш «копец», ваше здоровье…

— Ах, да! — воскликнул Миша, расстегивая рубашку, под которой был белый живот с почти исчезнувшими выцветшими прыщами. — Я совсем забыл… Но, видите — проходит, надо съесть другую таблетку, и все кончится.

— Нельзя! — испуганно крикнул Артем. — Вот пройдет день, тогда…

— Плевать, — сказал Миша, доставая желтую таблетку и кладя ее в рот. — Пройдет и так.

— Что вы наделали!.. — словно опечаленная мать, воскликнул Яковлев. — Ведь это очень сильно… Вы теперь больше никогда не заболеете… Теперь вы лишились этого! Вы больше не проснетесь утром в грусти и раздражении; не узрите своего стыда и позора; не станете суетиться и звонить друзьям и врачам, проклинать любовь и испытывать восторг освобождения от этой дряни… Сколько имен и слов потеряно для вас; сколько проблем, сложных ситуаций и специфических встреч минуют вac отныне; скольких женщин вы более не устыдите и не побьете; скольких мужчин, вы не приобретете в качестве друзей по несчастью… Мне жаль вас, вы потеряли целый мир!

— Неужели? — растерянно проговорил Миша. — Что же вы раньше не сказали… Я проглотил — поздно.

— Тошните немедленно! — крикнул Яковлев. — Два пальца в рот!

— Да, но я тогда не вылечусь…

— Вам что важнее — сиюсекундное удовлетворение или будущее счастье?! — с пафосом спросил Артем.

— Сейчас скажу.

Миша задумался, посмотрев направо. Его пальцы шевелились во время раздумий, лоб не был сморщен.

— Мне важнее сиюсекундное удовлетворение, — наконец сказал он. — Я в этом согласен с Антониной Коваленко.