Книга Наследники Демиурга - Андрей Ерпылев

И неизвестно, чем бы весь этот натуральный обмен завершился, если бы дверь в горницу, где сошлись в непримиримой схватке прогрессивный интернационал и темное зажиточное крестьянство, не скрипнула…

– Дядя Ферапонт, – промолвило прелестное создание лет двадцати на вид, облаченное в видавший лучшие годы салопчик и по-старушечьи, до бровей, повязанное платком. – Я скотину загнала уже…

Мне стоило лишь взглянуть в бездонные серые глаза, чтобы понять, что я пропал навеки…»

* * *

Странное дело: погода не изменилась ни на йоту, по-прежнему над куполом домовой графской церкви громоздилась тяжелая хмарь серых непроницаемых облаков, но Георгию, окрыленному внезапно свалившейся ему на голову любовью, казалось, что над усадьбой враз засияло июльское солнышко.

Не отпуская от себя ни на шаг, он целыми днями бродил с Варей, как звали девушку, по бескрайнему помещичьему парку. Взахлеб рассказывал всякую чепуху, читал наизусть стихи, демонстрировал на вымахавшем по плечо без присмотра садовника прошлогоднем бурьяне навыки сабельного боя (используя вместо шашки сорванную с клена ветку)… Словом, вел себя, как любой влюбленный мальчишка в его годы.

И что с того, что мальчишкой он давно уже не был? Да, он прошел через грязь и кровь страшной войны, убил больше людей, чем имел в детстве и юности друзей, познал продажную плоть… Просто чудо, что его душа за эти годы не успела обрасти коростой настолько, чтобы не открыться первому светлому чувству. Он полюбил. Полюбил первый раз в жизни.

Как выяснилось, Варя была племянницей цыганистого куркуля, дочерью его родного брата, бросившего деревню еще в конце прошлого века, чтобы вкусить городских прелестей. Ну и вкусил их полной мерой, помыкался по белу свету и, наконец, осел перед самой русско-японской войной в двух шагах от малой Родины, в Москве, поэтому его дочь Варя и ее младшие сестры стали уже полноценными москвичками.

Мало-помалу рукастый мужик втянулся в городскую жизнь, устроился на завод, стал хорошим слесарем, получал неплохие деньги, снял и обставил квартиру, отдал дочек в гимназию… Все бы ничего, если бы не война.

А дальше все по сценарию, растиражированному в миллионах копий: сиротство, лишения гражданской войны, «спасший» племянницу зажиточный родственничек… Словом, Варя батрачила на дядю уже третий год, и конца-краю этой кабале не предвиделось. Она и отлучаться к внезапно возникшему ухажеру могла лишь в короткие перерывы между работой… Но молодой «коммунар» стал настоящим лучом света в ее беспросветной жизни…

* * *

«Дмитрий Иринархович появился как раз в тот момент, когда я, исчерпав поэтические закрома, любезно одолженные мне поэтами прошлого, корпел над собственным сочинением, где упоминались „рассветы“, „туманы“, „любовь“ и прочие вечные темы. Сейчас даже не знаю, каким образом мне удалось зарифмовать сей бред, но, помнится, тогда дело продвигалось успешно, с заявкой на поэму.

Я грыз кончик дареного „Паркера“, пытаясь соединить воедино несоединимое, когда бывший жандарм, возникнув как чертик из табакерки, схватил один из щедро разбросанных по столу листков и вчитался.

– Новый роман?.. Ба-а-а! Да это стихи! Побойтесь Бога, Георгий Владимирович! К чему вам поэзия? Мало вам лавров властителя судеб, так вы еще и властителем умов решили стать? И кто та самая „Незнакомка“? Не прелестная ли коровница из Расческино?..

– А уж это не ваше дело, – буркнул я, насупившись: понятное дело, предатель-латыш успел доложить начальству о моих сердечных хворях.

– Как не мое? – притворно изумился Кавелин. – Разве вы не помните про иголку с ниткой?

– Вы только за этим и приехали? Чтобы про нитку напомнить?

– Естественно!.. Шучу, шучу, – поспешил успокоить меня мой главный тюремщик. – Я привез вам радостную новость, – он сделал эффектную паузу. – Вы свободны!

Наверное, он ожидал, что я вскочу на ноги, подброшу в воздух свою писанину, пройдусь по комнате колесом. Я же сидел уткнувшись в стол и молчал. Появись он хотя бы на неделю раньше, реакция была примерно такой, как описано выше, но теперь в моей жизни появилась Варя…

– Не понял… – посерьезнел Дмитрий Иринархович. – Где восторг? А-а!.. Всему причина расческинская нимфа!..

Я продолжал молчать.

– Ну, раз так, – бывший жандарм махнул рукой, – то и ее с собой забирайте!

– А можно?

Наверняка все было видно по моему лицу, потому что полковник расхохотался от души:

– Можно, можно… Теперь многое можно. Особенно вам…»

* * *

Горячие двадцатые пролетели над молодой четой Сотниковых, почти не затронув их своим огненным крылом.

Военный коммунизм уступил очередь НЭПу, вождь Мировой Революции неприлично тихо, вопреки канонам жанра, отдал Богу душу в Горках, понемногу набрал силу и стал новым Богом другой…

А в квартире на Моховой, пусть и не самой роскошной, но оснащенной всем необходимым и, главное, отдельной, не коммунальной, как будто продолжалась прежняя, «мирная» жизнь. Варвара оказалась любящей женой, прекрасной хозяйкой, Георгий же хорошо обеспечивал небольшую семью, работая в редакции крупной газеты по протекции сделавшего стремительную карьеру Кавелина. Единственное, чего не хватало в уютном гнездышке, так это детей… И кто в этом был виноват – женщина, все девичество надрывавшаяся на тяжелой крестьянской работе, или повзрослевший далеко не в тепличных условиях мужчина – оставалось сокрыто за семью печатями. Но им хватало и друг друга…

– Не пора ли вам, Георгий Владимирович, тоже начать расти? – поинтересовался как-то Кавелин, забегавший к Сотниковым запросто, на правах друга семьи. – Статьи, фельетоны… Это, конечно, замечательно, но мелковато, не правда ли? По-моему, пора уже взяться за нечто большее.

Дело происходило за широким столом в канун десятой годовщины одинаково ненавидимого всеми троими Октябрьского переворота, только Варя ненадолго отлучилась.

– Рассказ? Повесть?

– Берите выше.

– Роман? – Сотников хмыкнул и нацедил в рюмки домашнюю настойку на расческинской рябине. – А не боитесь, что я чего-нибудь не то насочиняю?

– Нет, – покачал головой Дмитрий Иринархович. – Я внимательно слежу за вашими публикациями и ничего провидческого в них не наблюдаю. Скорее всего, один раз написанное изменить уже нельзя. «Что написано пером…»

– А вы, признайтесь, опасались? – улыбнулся Георгий.

– Не без этого… И не только я. Думаете, чья это была идея пристроить вас в газету?

– Даже так… Ну, теперь-то ваши опасения развеялись?

– В общих чертах – да.

Сотников помолчал.

– Раз уж зашел такой разговор… Почему меня вообще не шлепнули сразу после того, как роман был закончен?

– Почему… Сложный вопрос. А вдруг бы после вашей смерти все провидческие чары развеялись, словно дым? Это ведь все настолько зыбко – сплошная мистика. Мы не могли рисковать настолько…