Книга День Святого Никогда - Антон Фарб

— Мерзость, — повторил Патрик. — Хорошее слово. Меткое. Но мерзость не терпит инородных предметов. Смотрите!

Пока Феликс и Патрик искали причины внезапно зародившейся неприязни обывателей к героям, неприязнь сия проявила себя на практике. Молодчики, подхватив кружки с пивом, все вместе пересели за стол Бертольда, окружив согбенного старика с обеих сторон и фамильярно обняв его за плечи. Бертольд обвел новоявленных соседей осоловелым взглядом и вернулся к своему пиву.

— А скажи-ка нам, дедушка, как тебя зовут? — начал один из молодчиков, судя по всему — заводила.

Старик поставил кружку, вытер трясущейся ладонью рот и сказал сиплым, насквозь испитым голосом:

— Бертольд.

— Бертольд! — восхитился заводила. — Ну надо же! А поведай нам, уважаемый Бертольд, как твоя фамилия?

— Черный. Бертольд по прозванию Черный! — мрачно ответил старик. Его вечно грустные темные глаза под косматыми бровями грозно сверкнули, и заводила, натолкнувшись на этот взгляд, подавился следующим вопросом.

Инициативу подхватил один из его соратников по патрулю — тот, к которому Бертольд повернулся затылком.

— По прозва-анию, — передразнил он старика. — Мы тебя про фамилию спрашиваем. А? Чего молчишь, старик? — начал заводиться он. — Нет фамилии? Ну конечно, ты же герой, герои фамилий не носят. А скажи нам, герой Бертольд по прозванию Черный, откуда ты родом? Родина у тебя есть, герой? Или тоже нет?! А может, ты просто выродок? Ни родины, ни фамилии у тебя нет… Точно, ребята, он выродок!

Дожидаться окончания столь занимательной беседы Феликс и Патрик не стали. Из-за стола они поднялись одновременно. Молодчики встретили их радостными ухмылками.

— Ну? — сказал заводила, предвкушая традиционный обмен любезностями вроде «шли бы вы отсюда подобру-поздорову» — «а вы кто такие, чтобы нам указывать?», и так далее по шаблону «мы драться не хотим, но если вы настаиваете…» Но подобные диалоги всегда напоминали Феликсу о петушиных боях, перед началом которых петухи обязательно распускали как следует свои хвосты — а Феликсу никогда не нравились петушиные бои.

Заводилу он ударил ногой в челюсть, и этот удар оборвал что-то в нем самом. Что-то очень тонкое и очень туго натянутое — до того туго, что когда оно наконец оборвалось, Феликс почувствовал облегчение.

Патрик дрался молча. Бертольд ограничился тем, что ткнул пальцами в глаза молодчику, распространявшемуся о выродках, и молодчик упал на пол и взвыл, а Бертольд принялся выковыривать зубочисткой кровь из-под ногтей. Феликсу пришлось несколько тяжелее, чем он предполагал: заводила оправился от нокаута быстрее, чем следовало, а оставшийся на долю Феликса дружинник стоически перенес удары по печени, в подвздошную кость и в висок, чем вынудил Феликса взяться за дубинку. Заводилу окончательно утихомирил Патрик, споро уложивший на чисто вымытый пол двух своих оппонентов, а Феликс в тщетной попытке не отставать от молодежи подсечкой уронил ударопрочного дружинника мордой в стол, вытянул его гибкой дубинкой по почкам и занес утяжеленное свинцом оружие высоко над головой, чтобы опустить его на коротко стриженный затылок — но удара не получилось: рука словно угодила в капкан.

— Совсем озверел? — Хватка и голос у Готлиба остались старые, как у медведя, а вот пузо и лысина увеличились вдвое против прежнего.

— Озвереешь тут… — выдохнул Феликс и позволил бесчувственному телу дружинника соскользнуть со стола. Все трое подопечных Патрика, включая заводилу, лежали не шевелясь. У любителя потрепаться о выродках из глаз текла кровь.

— Янис! Где тебя черти носят! — заорал Готлиб на явившегося к шапочному разбору вышибалу, в котором Феликс с удивлением узнал раздобревшего сверх всякой меры одного из троих близнецов, учившихся в одной группе с Патриком и Себастьяном. — Позаботься об этих… Кого надо — в больницу, остальных просто вышвырни на улицу. И в темпе!

— Здрасьте, Феликс, — вежливо сказал Янис. — Привет, Патрик, — кивнул он, взваливая на плечо первое тело.

— Он что, из твоих? — нахмурился Готлиб.

— Ага. Янис, а где твои братья? — спросил Феликс, когда вышибала вернулся за вторым грузом.

— Домой поехали. А я остался, — прокряхтел Янис, сгибаясь под весом едва не прибитого Феликсом здоровяка. — Вот, работаю тут…

— Бездельничаешь ты, а не работаешь! — прикрикнул на него Готлиб. — Пошли, Феликс, он и без нас управится. Ну-ка, покажи свою дубинку…

Они втроем вернулись за свой столик и Готлиб распорядился подать еще пива, за счет заведения.

— Да, вот это вещь! — одобрительно прищелкнул языком Готлиб, сворачивая гибкую дубинку в бараний рог. — Из сьямбока сделал? — уточнил он, разумея длинный хлыст из слоновьей (или, как в данном случае, носорожьей) шкуры, каким жандармы Йоханнесбурга пользуются вместо дубинок.

— Угу, — кивнул Феликс. — Укоротил слегка, ну и грузик вложил.

— Соображаешь… — оценил Готлиб, похлопав дубинкой по ладони, и неожиданно попросил: — Подари, а?

— Зачем?! — искренне изумился Феликс.

— Да Янис этот, дуболом деревенский, каждую неделю деньги на новую палку клянчит. Об кого он их только ломает? А эта гибкая, ее надолго хватит…

— Даже так? А я было подумал, что к тебе теперь ходят приличные люди. Скатерки, цветочки…

— Днем-то оно да. В обеденный перерыв особенно. А вот под вечер такая шваль набегает… — горестно вздохнул Готлиб. — Приличные люди ко мне раньше ходили. Герои, слыхал про таких? А теперь, видать, брезгуют, вот и тебя я уже сто лет не видел… Короче, — грозно нахмурился он. — Дубинку даришь или нет?

— Дарю, конечно, что за вопрос? — пожал плечами Феликс. — Тебе же для дела надо…

— Тогда сиди здесь и никуда не уходи. Я скоро вернусь, — сказал Готлиб, извлекая свой объемистый живот из-за стола.

Патрик проводил его взглядом, глотнул пива и сказал задумчиво:

— Интересную вещь я подметил. Вроде бы герои всю жизнь учатся сдерживаться, не убивать, так? Так почему же, когда их… прорывает, они не могут остановиться?

Феликс помрачнел. Неприятный осадок от эпизода с дружинником только начинал ложиться на душу, а слова Патрика его уже взбаламутили.

— Понимаешь, Патрик… Если мистер Дарвин прав, и все мы произошли от обезьян, тогда в каждом человеке обязательно живет зверь. Обычные люди делают вид, что никакого зверя внутри нет; подонки так часто выпускают его на волю, что он давно пожрал их самих; а герои своего зверя дрессируют. Дрессированный зверь много опаснее дикого — как волкодав опаснее волка; но если уж волкодав взбесится…

— Выходит, исконное, истинное состояние человека — зверь? А мораль и нравственный закон — всего лишь тонкие ниточки, которые заставляют зверя ходить на задних лапах? Тогда подонки, покоряясь зверю, поступают честнее прочих…

— Нет, Патрик. Любому человеку можно сломать хребет. Но это еще не повод, чтобы завидовать червякам.