Книга Рулетка еврейского квартала - Алла Дымовская

Скоро дошли и до великолепного «Крайслера» с покореженным задним бампером, в который просто врезалась сзади идущая машина. Автомобиль сеньора Рамиреса и впрямь был нов и великолепен. Будь дело в России, и Инга бы посоветовала его разговорчивому владельцу выставить непременно вооруженную охрану подле его беспомощного железного коня. И она даже намекнула на это беспечному Родриго-Луису, но тот отмахнулся небрежно, заметив только, что обо всем пусть болит голова у его страховой компании. Только забрал из авто бутылку с водой и переложил в багажник весьма объемистые пакеты, наверное, с подарками для родственников в Сан-Фернандо. И все трое пошли дальше. Вода оказалась весьма кстати.

Сколь далеко и долго они так брели, Инга не знала. На нее вдруг обрушилась непонятная сонливость, только усиливавшаяся от бесконечного потока уже совсем беспредметных и путаных рассказов сеньора Рамиреса. Но она послушно кивала ему вместо ответа, потому что надоедливый сеньор никак не желал оставить ее в покое и обращал череду своих повествований непосредственно к Инге. Тут же рядышком семенила, слегка прихрамывая на ущемленную ногу, Аида, но сеньор Рамирес не хотел отчего-то общаться с ней, хотя исправно протягивал ей руку в трудных для прохода местах. Аида загадочно улыбалась и нимало не была тронута таким невниманием.

Потом они набрели на спасательный пункт, наскоро развернутый у более-менее сохранной части дороги. Оттуда уже ходили черные, с желтой надписью автобусы, доставлявшие физически здоровых страдальцев в объезд к ближайшей городской транспортной линии. Тут же всем предлагалась и психологическая помощь, спасатели раздавали карточки с адресами. Сеньор Рамирес усадил в ближайший автобус своих дам, забрался в него сам, совершенно проигнорировав оставшихся без места других женщин, даже и с детьми. Это выглядело несколько странно после всех его спасательных усилий и подвигов. Аида улыбнулась еще загадочнее.

Родриго-Луис-Кристиан Рамирес, король пластиковых свалок Лос-Анджелеса, проводил их сначала до центра города, оттуда увязался до Лонг-Бич, мало пострадавший от землетрясения, и шикарно напросился на чашку кофе усталому герою. Аида с готовностью пригласила его в дом. Пока варили кофе, сеньор Рамирес успел обследовать квартиру, точно узнать статус ее обитательниц, которых он на свой лад называл Ида и Инесс, раскритиковать район и похвалить чистоту в комнате, спросить, застрахована ли была «тойота» и пообещать ускорить выплату по полису, намекая прозрачно на большие связи кое-где. На трогательный рассказ «Иды» о тяжелой судьбе ее подруги, совершившей побег из лап московского мафиози и очутившейся в гостеприимной Америке на птичьих правах, сеньор Рамирес не сказал ничего. Но вдруг тут же спохватился, что не умыт и грязен страшно, попросился в туалетную комнату. Аида выдала ему полотенце.

– Ну и кадр! Какой-то атомный взрыв в балагане, а не человек! – высказалась по-русски Инга, когда сеньор Рамирес удалился с полотенцем.

– Кажется, он на тебя запал! – неожиданно громко сказала Аида.

– Этого еще не хватало! – охнула Инга. – Ну нет, ни за что!

– Не дури, он, похоже, богат. И если не наврал, то жены у него нет. Это хороший шанс!

– Он же петрушка! – ответила Инга, чуть не плача. – Настоящий петрушка, болтливый и седой. Нелепый, как Пизанская башня.

– Может быть, но, пожалуйста, не гони его, пока не подвернется другой. И потом, ты же видишь и знаешь, как обстоят дела, – напомнила Аида.

– Да брось, только месяц прошел. Не все так плохо, – с надеждой в голосе возразила ей Инга.

– Но ситуация показательная. Единственный, кто откликнулся, это тот парень из бюро «Боинга». Как его, Лаваль Морис?

– Нет, это еще хуже. Лучше уж Родриго-Луис! – воскликнула, передернув плечами, Инга.

А надо сказать, что дела с гражданством и брачными затеями у подруг обстояли несколько плачевно.

Уже шесть недель подряд заботливая Аидочка честно исполняла взятые на себя добровольно обязательства. Знакомила, сватала, выводила в люди. С одним и тем же безнадежным результатом. Все оказалось несколько сложнее и печальнее, чем это виделось подругам изначально. Найти бойфренда в Калифорнии действительно было проще репы, которую парят, жарят, тушат и варят. Не очень тяжелым по усилиям предприятием выглядели и поиски мужа, в том случае, если ты полноправный в документах гражданин. Но как только потенциальные, намеченные Аидой в женихи мужские особи слышали о временном, гостевом пребывании русской туристки в их суперэлитносказочной стране, так немедленно переводили отношения в рамки нахрапистого флирта в предвкушении халявы. Лишь немногие едва намекали о желании переписываться в будущем и пригласить в гости еще раз уже со своей стороны. Русские женщины действительно были в цене. У малоимущих или сильно жадноватых и козловатых граждан, желавших сэкономить на домработницах, а то и на равноправных, воспитанных в американской свободе женах. Никому не оказалась нужна девушка со знанием пяти языков, развитая не по возрасту, деловитая и всего ждущая и желающая. Таких хватало и среди своих, местных невест, так зачем же взваливать еще на себя эмиграционные проблемы? А по Инге за сухопутную милю было видно – не станет она безропотно торчать у плиты, драить дом вместо моющего пылесоса и довольствоваться линялым халатом с распродажи магазинов «секонд-хенд». И даже клерк с образованием и проявляющимся будущим понимал – эдакая королевна ему не по карману, а то бросит его скоренько и вообще умчится в даль далекую, оставив в дураках. А дураком выглядеть в чужих глазах стопроцентному и даже полпроцентному американцу не хочется ни за что. Дураков и не было. Об иммигрантах из России речь вообще не шла. К ним сама Инга отказалась приближаться даже для вежливого знакомства. Не для того она явилась за океан, чтобы опять променять шило на мыло или, упаси бог, снова угодить в еврейский переселенческий рай.

Один жаждущий жених, однако, все же сыскался. Не так уж сильно старше тридцати, модный, раскованный, богемный, без предрассудков, авиаинженер компьютерных навигаций. При деньгах, доме и страховках, с достойной машиной и не менее достойной служебной перспективой. До сего времени холостой, как переживший свое время сибирский мамонт. Он носил красивое имя, он приехал из Луизианы, он сочувствовал Инге необычайно, он всего добился сам. Он был хорош, он был влюблен, он почти не имел недостатков, кроме одного. Морис Лаваль был черным. И это было совершенно невозможно.

Никогда в жизни Инга не считала и не могла иметь поводов считать себя расисткой, не то что оголтелой, а и в небольшой степени. В школе она сильно сопереживала Анжеле Дэвис, жалела несчастного Манделу, возмущалась несправедливым убийством праведного Мартина Лютера Кинга. Даже зябнувшим на московских непогодах постояльцам общежитий университета Лумумбы она сочувствовала неподдельно, не говоря уж о голодающих, страшных, концлагерных детях Африки. Она и в институте, еще педагогическом, всегда жертвовала в их пользу больше, чем иные, – где все давали рубль, она отдавала три, стесняясь тщетной малости своего подношения, но и три рубля у нее тогдашней были на счету. Казалось бы, никаких предрассудков у комсомолки и пионерки Страны Советов против людей черного цвета кожи иметься не могло.