Книга Исповедь черного человека - Анна и Сергей Литвиновы

— Что же мне теперь делать? — проныла она.

— А тебя — что, кто-то заставляет что-то делать? — прищурилась Жанна.

— Нет, но…

— Вот и не делай ничего! — перебила подруга. — Не делай ничего и живи, как живется. Если б мы верующие были и бог на самом деле был, я б тебе посоветовала в церковь сходить, молиться, покаяться, прощения попросить. Но мы же неверующие, и бога нет. Поэтому просто плюнь, забудь и живи дальше, как живется. Не было ничего, ясно? Не бы-ло!

* * *

Помимо работы — занимавшей, возможно, в жизни Владислава Иноземцева непропорционально большое время — его почему-то стало очень интересовать в последнее время собственное происхождение. Сколько он себя помнил, вопрос «Кто мой отец и где он?» — всегда интересовал его. Мама от разговора на эту тему не то что уклонялась, она-то ему объяснения давала, однако всякий раз, в зависимости от возраста Владислава и степени его назойливости, ее пояснения друг с другом разнились, а то и вступали в прямое противоречие.

Когда он был совсем малышом, еще до войны, мама гнала (как мальчишки во дворе выражались) полную туфту: отец, мол, — полярный летчик, занят в настоящее время эвакуацией с Крайнего Севера доблестных советских исследователей. Во время войны острота вопроса снизилась: у всех друзей, у кого и был отец, папаш рядом не имелось — воевали или сидели. Но после Победы, когда чей-то папаня без ноги, но вернулся, а кому-то вместо отца прислали похоронку, — у детей появилась пусть неприятная, но определенность. У Иноземцева ее не было, хотя последняя версия, выданная мамой, когда Владик был уже достаточно зрелым и обучался в институте, стала более других походить на правду, а возможно, этой самой правдой и являлась. Согласно маминому рассказу, в тридцать пятом году она училась в библиотечном институте, и ее тогда наградили путевкой в санаторий в Сочи. Во время отдыха у нее случился роман с одним блестящим молодым человеком из Ленинграда, который отдыхал в том же оздоровительном учреждении. Несмотря на то, что Антонина Дмитриевна всегда отличалась довольно строгим нравом (во что Владик, зная маму, охотно верил), солнце, море и, отчасти, молодое вино сыграли с нею злую шутку. Их отношения с молодым человеком зашли далеко. Непозволительно далеко. Настолько, что, возвратившись в Москву (где Антонина Дмитриевна в то время с мамой Ксенией Илларионовной постоянно проживали), она через положенное время обнаружила, что беременна.

До того момента ей казалось, что встреча с блестящим молодым ленинградцем закончится ничем. Останется ярким и сладостным воспоминанием. Всякие отношения с ним она после отпуска прервала, хотя ленинградец и прислал одно, а затем и другое письмо, полное любви. Однако маме, после того, как она вернулась в холодную столицу, стало стыдно себя, стыдно своего молодого порыва, своего южного курортного затмения. Как результат, она ни строчкой не ответила герою своего романа.

Ожидавшееся прибавление в семействе резко переменило ее планы. Антонина Дмитриевна понимала, что действовать надо быстро. Она отпросилась на работе (а она тогда уже поступила на службу в РНИИ) и выехала в Северную столицу. Там она, воспользовавшись домашним адресом с конвертом, отыскала будущего отца и самолично явилась к нему домой.

Проживал он в некогда блестящей, а ныне уплотненной барской квартире напротив Таврического сада. Именно там, дома, Антонина Дмитриевна нашла предмет своей южной страсти. Предмет, оказавшись в антураже не южных олеандров и пальм, а северных тоскливых осин или, точнее, продавленного дивана и коммунальной кухни, показался маме каким-то поблекшим, выцветшим, даже убогим.

— В чем эта убогость, по твоему мнению, выражалась? — воскликнул в этом месте рассказа Владик.

— В комнате не прибрано, запущено, сам он весь какой-то неухоженный, — брезгливо стала перечислять маман.

— Вот бы ты за него и вышла, и прибрала, — усмехнулся сын. Ему стало обидно: подумаешь, не прибрано! И он из-за такой-то мелочи отца лишился?

— Но главное, конечно, — продолжила Антонина Дмитриевна, — что я ему сказала о своем положении и о том, что скоро у меня ребеночек (то есть ты) появится, а он мне — ни слова в ответ! Ну, ладно, я перевела разговор на другую тему. Потом еще раз вернулась к интересующему меня. А он — опять молчок. Стала про свой институт рассказывать. Потом в третий раз ему говорю: так и так, ты будешь папой. И снова — никакой реакции. Ну, тут уж все ясно стало… Он, твой папашка, был просто трус и не захотел с женщиной с ребенком связываться.

— Что уж ты сразу так его припечатала — трус? — возмутился Владик. — Мало ли: может, человек просто растерялся? Не знал, как реагировать? Нуждался в том, чтобы переварить услышанное? А ты ему даже шанса не дала!

— Как — не дала? Да, согласна — я уехала, сразу же после того памятного разговора отправилась на вокзал. Но шансов у него имелось сколько угодно. Он адрес мой московский — знал. Мог бы переварить, как ты говоришь, услышанное и приехать. Тысячу раз мог бы. Или хотя бы — написать мне. Мы с мамой, а потом и тобой, маленьким, все время в Москве по тому же адресу жили, аж до тридцать восьмого года.

— Мало ли что с ним могло случиться! — воскликнул Владик. — Его могли посадить, к примеру, в Ленинграде самые посадки в тридцатые были. А он тогда уже, когда ты приехала к нему, чувствовал шаткость своего положения.

— Да, может быть. Могли посадить. Могли убить на фронте. Мог в блокаду погибнуть. Но это все было бы уже потом. А тогда от него требовался всего один-единственный, но настоящий мужской поступок: сделать мне предложение. И признать своего сына. И — все. У меня был бы муж, а у тебя — отец. Но он этот выбор — признать меня и тебя — не сделал. Я его принуждать не могла.

Владик и сам понимал, что, конечно, то, что он говорил матери, не что иное, как жалкий лепет оправдания. Оправдания по отношению к полумифической фигуре его отца.

— Расскажи хоть, как его звали! — вскричал Владик. — И каким он был!

— Не стану. Одно могу сказать: ты на него совсем не похож. Разве что есть что-то отдаленное в разрезе глаз. А по большому счету, не похож ни капли. Ты смелый, сильный, умный и спортивный.

— А он?

— А он — разве что умный, должна отдать ему должное. А во всем остальном в подметки тебе не годится.

— Поклянись, что это не кто-то из моих знакомых.

— Знакомых? — расхохоталась мама. А потом сообразила: — Да, клянусь. Он не твой знакомый. Во всяком случае, НЕ Королев.

— И ты так ничего о моем отце не знаешь?

— Нет. Не видела, не слышала. Представления не имею.

Вилен

К Жанне настоящее паломничество началось. Не успел отбыть на южный полигон Радий — в общежитие явился Вилен. Тоже вооруженный до зубов мужскими атрибутами и уловками. Принес массандровского портвейна и армянского коньяка, икру и тортик.

— Намекаешь, что мы с тобой тут будем распивать? — усмехнулась Жанна.

— Почему намекаю? Прямо говорю — давай посидим, выпьем, побалакаем.