Книга Под чужим знаменем - Игорь Болгарин

– Мирон? – не выказав ни радости, ни удивления, с отчужденной усталостью тихо спросила Оксана. Если бы ее сейчас спросить, каков он собой, Мирон, – высокий или низкорослый, со шрамами на лице или нет, – она бы затруднилась ответить, потому что забыла всех других людей, кроме Павла… Больше всего она боялась, что проснется однажды и не вспомнит, каким был Павло, – ни единой черточки… И тогда, значит, она его потеряет во второй раз, и он, живой до сих пор в ее сердце, и вправду станет на веки вечные мертвым…

Осадчий бессильно прислонился к дверному косяку и выдохнул:

– Я, Ксюша! – И быстро, словно хотел разом высказать все накопленное в душе, заговорил: – А я загадал… я загадал… слышь, Ксюша, еще там, фронт когда переходили… подумал: ежели днем попаду к тебе и тебя застану – к счастью, значит, к счастьицу. – И вздохнул счастливо. – И ты вот – дома!

Оксана по-прежнему стояла не двигаясь, даже не шелохнувшись, в безрадостном оцепенении, стояла, не пропуская его в горницу.

И тогда он тяжело шагнул к ней, схватил за руки выше кистей, порывисто наклонился к ней. Но она, налитая враждебной, непримиримой силой, тут же отстранилась.

– Зачем ты… ко мне? – выдохнула она горько. – Не надо! Не жена я тебе… Домой иди!..

И, сразу обессилев от страха совсем ее потерять, Мирон беспомощно отпустил ее руки.

– Не гони меня, Ксюша! – горячо забормотал он. – Ежели бы тебя здесь не было, на той стороне остался…

Она молчала. Слова Мирона никак не могли достать ее сердца. Выгнать его? Что-то мешало ей сделать это, навсегда закрыть перед ним дверь. С детства знают друг друга, всегда жалела его. А теперь в чем его вина перед ней? Что не уберег Павла? Что горькую весть принес? А если не смог уберечь? Не сумел промолчать… Выходит, нет вины, это боль ее виновата, боль и горе ее. Да не все ли равно – пусть уходит, пусть приходит, ей все одно…

Мирон вдруг всполошился – он вспомнил об ожидающем его в развалинах спутнике, просительно заговорил:

– Я не один пришел… С человеком… Ты на стол собери чего. И вот это припрячь. – Он суетливо полез в карман, выволок небольшой узелок, хотел вложить его насильно Оксане в руки, но передумал – добро надо показывать лицом – и стал так же суетливо разворачивать: – Ты погляди, что здесь!.. Гляди!

На развернутой тряпице лежали, сверкая тяжелыми золотыми отблесками, кольца, кресты, отливали желтизной и казенной синевой царские червонцы.

– Все тебе! Бери! – возбуждаясь от вида золота, заговорил Мирон. – Когда-то всего капитала моего папаши не хватило бы, чтобы все это купить. А теперь вот за это, – он благоговейно взял в руки кольцо, – всего две буханки отдал. А этот крест за полпуда пшена выменял. Всего-то! Прибери. Придет время, золото станет в цене. Мы своего дождемся.

Мирон решительно натянул картуз.

– Пойду за тем человеком. – И не удержался, снова прихвастнул, чтобы знала Оксана, с каким добычливым человеком имеет она дело: – За то, что я их сюда, в Киев, вожу, тоже золотом платят. Червонцами! – Он ласково, тем же взглядом, каким только что смотрел на золото, посмотрел на нее и снисходительно добавил: – Дурные! Они же не знают, что мне в Киев и так идти – награда! – Он спустился с крыльца и тут же вернулся, попросил смиренно: – Я сказал тому человеку, что ты – жена мне. Так ты это… ну, чтоб он не догадался. Так лучше будет. Ладно?

Оксана ничего не ответила, повела взглядом поверх него и ушла в горницу. А Мирон все стоял и ждал ответа. Не оборачиваясь, она бросила из горницы:

– Яичницу сжарю, это скоро.

Мирон обрадованно закивал головой, принимая ее слова за некий знак примирения. И бодро, однако не теряя настороженности, двинулся по улице, держась по привычке в тени. В сердце Мирона пела надежда – все-таки не гонит, привечает.

– Что бабья душа? Трава – душа ихняя. Приходит пора – и сама под косу ложится… Вранье, что женщины сильных любят. Сильные – ломкие. А любят они, Миронушка, удачливых да настырных. Так-то… – разговаривал сам с собой повеселевший Мирон. Несколько раз огляделся по сторонам – не наблюдает ли кто за ним? – и нырнул в развалины.

Навстречу Мирону из тени настороженно выступил высокий человек в брезентовом плаще и в парусиновом картузе.

– Не слишком ли долго вы заставляете себя ждать?! – нетерпеливо и резко сказал он.

– Пока, ваше бла… Сергей Христофорыч, с женой поговорил…

– Кроме нее, дома никого? – начальственно допрашивал он Мирона.

– Так точно, никого, – совсем по-солдатски ответил тот, памятуя, что это нравится начальству.

– Жена как?

– Как за себя ручаюсь, – безбоязненно пообещал Мирон.

– Ведите! – И зашагал следом за Мироном, держась от него на некотором расстоянии.

Они вошли в чистенькую, аккуратную горницу, сплошь завешанную вышивками, заставленную чуть привядшими комнатными цветами. Оксана быстро накрыла на стол, нашелся и графинчик, до половины наполненный мутноватой жидкостью. Однако гость, выразительно взглянув на Мирона, отодвинул самогон на край стола. И Мирон, сглотнув слюну, подчинился.

Ел гость сосредоточенно, молча, и чувствовалось, что он весь настороже.

Оксана входила в горницу лишь затем, чтобы убрать посуду или что-нибудь принести. Молча, не глядя ни на кого, входила и так же молча выходила.

– Может, ва… Сергей Христофорыч, сегодня уже никуда не пойдем?.. Переночуем. А завтра… как говорится, утро вечера мудренее, – попытался убедить гостя Мирон, встревоженный окаменелым молчанием Оксаны и тем, что – не ровен час – ночью же придется уйти обратно.

Гость ничего не ответил. Деловито доел. Отложил в сторону нож и вилку. Промокнул вышитым рушником губы, встал.

– На перины потянуло? – ядовито и угрюмо спросил он Мирона, и щека его нервно задергалась. – За-щит-нич-ки отечества!.. Пока мы тут с вами яичницу ели, тысячи человек захлебнулись кровью на поле брани!.. – Он сердито шагнул к вешалке, стал натягивать плащ.

Мирон тоже покорно надел поддевку, нахлобучил картуз:

– Куда прикажете?

– На Никольскую! – Гость мотнул головой, как бы прогоняя нервный тик, и достал из кармана брюк золотые часы. Мирон с жадностью взглянул на них. – Мы должны быть там ровно в девять!

– Успеем! – с наигранной веселинкой произнес Мирон, а про себя выругался: «Черт бы тебя побрал с твоей спешкой!»

Проскрипела дверь, гость вышел в сени.

Мирон, идущий сзади, по-хозяйски осмотрел скрипящие дверные петли, качнул головой. Обернулся к стоящей в горнице Оксане, сказал:

– Ты, Ксюша, не жди. Вернемся – три раза стукну!.. А на петли олии покапай.

С Куреневки до Никольской – путь не близкий. Молча шли по пустынным улочкам, сторонясь освещенных мест и одиноких прохожих. Ступали медленно, вкрадчиво, – каменные мостовые гулки! – чтобы ничем не нарушить настороженной тишины. В ней острее и явственнее ощущается опасность, все чувства напрягаются до предела. Иногда, заслышав стук копыт или громкие шаги патруля, подолгу пережидали в каких-то нишах, в тени заборов, в глухих закоулках.