Книга Под чужим знаменем - Игорь Болгарин

Фролов окинул беглым, но внимательным взглядом комнату. Ничего примечательного здесь не было: старинный буфет, овальный стол в окружении стульев с протертыми сиденьями, диван под чехлом, кадки с увесистыми фикусами.

– Разрешите присесть? – спросил Фролов у хозяина.

– Да, очень прошу. Садитесь! – Либерзон суетливо пододвинул стулья.

Ни к кому не обращаясь, женщина сказала:

– Вот и у Горелика так. Пришли двое, посидели. А теперь Горелик уже два месяца в Чека сидит.

Либерзон всплеснул руками:

– Слушай, Софа! Не загоняй меня в гроб! Оставь, пожалуйста, эти намеки!

А Семен Алексеевич, любящий, чтобы все было по форме, нахмурившись, попросил:

– Вы вот что, гражданка! Тут у нас, откровенно говоря, мужской разговор предвидится, так что давайте-ка быстренько выйдите!

Женщина, еще плотнее запахнувшись в платок, сердито повела глазами по Красильникову, словно выискивая в его облике какой-нибудь изъян, и вышла.

– Мужской разговор, – тихо сказал Либерзон. – Какой может быть мужской разговор при таком пайке. Смешно.

Фролов улыбнулся и какое-то время молча рассматривал ювелира, его тонкие, длинные, как у пианиста, пальцы, синие прожилки на руке. Тот молча вытирал вспотевшее лицо, но не казался испуганным.

– Товарищ Либерзон, мы к вам по делу, – наконец сказал Фролов, стараясь быть приветливым с этим всклокоченным и сразу к себе расположившим человеком.

– Вы знаете, я догадываюсь, – понятливо улыбнулся Либерзон.

– Нам нужна небольшая справка. Вы, наверное, знаете всех ювелиров в городе?.. – басовито поддержал своего начальника Красильников, все еще пытаясь найти нужный тон в общении с ювелиром.

Либерзон грустно покачал головой:

– Сорок лет – не один год. За сорок лет можно кое-чему научиться и кое-что узнать. Покажите мне на секундочку любой драгоценный камень, и я скажу вам, какой он воды, сколько в нем карат, сколько он стоит… Назовите мне любого ювелира, и я вам скажу… сколько он стоит.

Фролов задумался, не зная, как дипломатичней, чтобы не встревожить старика и не раскрыть своих карт, задать интересующий его вопрос. А ювелир, коротко взглянув на него своими остренькими вопросительными глазками, продолжил:

– Я понимаю, в вашем департаменте не покупают и не продают. Вы прямо говорите: в чем состоит ваш интерес?

Фролов положил перед Либерзоном список:

– Здесь ювелиры, которые живут сейчас в Киеве. Расскажите о каждом из них.

– Извиняюсь, но я так до конца и не понял, в чем состоит ваш интерес? – въедливо переспросил Либерзон, искоса просматривая список.

– Что вы о каждом из них знаете? – снова повторил свой вопрос Фролов.

– Хорошо. – Ювелир ненадолго задумался, побарабанил по столу тонкими костлявыми пальцами, словно под ними должны были быть клавиши, потом как-то решительно тряхнул головой: – Хорошо. В таком случае я попытаюсь сам догадаться о том, кто может вас интересовать. – Самсонов – нет. Этот все сдал, да, откровенно говоря, у него и было не так много… Смулькевич. Хороший ювелир. Золотые руки. Но он всегда уважал закон. При царе уважал царские законы, а пришли вы – уважает ваши… Сараев! Кто не знает фирму «Сараев и сын»! Москва, Петербург, Киев, Нижний Новгород, Варшава, Ревель! Лучшие магазины – его! Поставщик двора его императорского величества! Но… – Либерзон развел руками и с легкой иронией усмехнулся, – все, как говорится, в прошлом. Восемь обысков – это кое-что значит. Боюсь, я сегодня богаче, чем он, хотя у меня, кроме Софы, ничего нет.

– Так-таки ничего? – сощурил глаза Красильников.

– Так вы пришли ко мне? – снисходительно поглядел на него ювелир.

– Нет. Мы посоветоваться по поводу списка, – успокоил его Фролов.

– Так! Кто тут у нас еще? – Либерзон вел окуляром пенсне по строчкам списка. Он ушел в свои мысли, и лицо его ожило. Он то хмурился, то с сомнением кривил рот, то отрицательно качал головой.

Дверь в комнату внезапно приоткрылась, из-за нее нетерпеливо выглянула жена Либерзона.

– Исаак, не валяй дурака! Им же Федотов нужен!

Все трое даже вздрогнули от неожиданности. Но дверь тут же захлопнулась.

– Вот чертова баба! – не удержался Красильников, но, увидев осуждающий взгляд Фролова, виновато потупился.

Ювелир тоже укоризненно покачал головой и тихо, словно вслушиваясь в себя, сказал:

– Между прочим, у этой «чертовой бабы» полгода назад петлюровцы убили сына. Просто так. Ни за что. И потом… она говорит дело. Лев Борисович Федотов – это, наверное, тот человек, который не очень ищет знакомства с вами. Вот видите, его даже в вашем списке нет.

– Расскажите о нем поподробнее, – заинтересовался Фролов, все еще глядя осуждающими, невеселыми глазами на своего помощника.

Либерзон немного помолчал, собираясь с мыслями, от напряжения у него шевелились губы, брови и ресницы – какая-то огромная сила, казалось, привела его всего в движение. Либерзон глубоко вздохнул и продолжал:

– Вот я вам называл Сараева. Этого знает весь Киев. Да что Киев! Вся империя… простите, Россия! А Лев Борисович – он не броский. У него был всего лишь один небольшой магазин. И еще сын – горький пьяница. Это, знаете, такая редкость в еврейской семье. Сейчас он где-то не то у Деникина, не то у Колчака. Но это так, между прочим… Так вот, Лев Борисович не поставлял кольца и ожерелья двору его императорского величества, ничем особенно не выделялся среди других ювелиров. И если бы мне в свое время не довелось у него работать, я бы тоже не знал, какими миллионами он ворочал… Думаю, что и сейчас у него денег чуть побольше, чем у вас в карманах галифе и еще в киевском казначействе.

Фролов и Красильников многозначительно переглянулись.

– Где он живет? – опять не утерпев, спросил первым Красильников.

– А все там же, где и жил. Большая Басильковская, двенадцать. Все там же… – с бесстрастным спокойствием отозвался ювелир.

* * *

Повезло Мирону на этот раз. Едва пришел в Харьков, не успел еще отойти от страха, не успел отоспаться, как ему велели опять собираться в дорогу. И не куда-нибудь – в Киев.

Еще месяц назад ему было все равно куда идти, куда ехать. А сейчас, после того как снова увидел Оксану, что-то перевернулось в его сердце… С нетерпеливой радостью отправился он по знакомой дороге. Шел не один. Сопровождал важного молчаливого чина.

На окраинах Куреневки он оставил своего спутника в каких-то развалинах, а сам торопливо отправился к дому Оксаны. Прокрался к калитке, осторожно шагнул в маленький, обсаженный цветущими подсолнухами двор, огляделся вокруг, прислушался к тишине. Было тихо-тихо… И Мирон успокоился.

Прогремев щеколдой, Мирон вошел в сумрак сеней, и тотчас из горницы выглянула Оксана, одетая по-домашнему, в ситцевый сарафан, простоволосая, властная и притягательная. Передник подоткнут, руки – в тесте. Остановилась, недружелюбно нахмурилась. Мирон тут же сник, будто его в одночасье сморила страшная, нечеловеческая усталость. Движением просящего стянул с головы картуз, провел им по потному, побитому оспой лицу.