Книга Окаянная сила - Далия Трускиновская

Решившись окончательно, направилась она к деду в чулан.

Карпыч не смог без ее помощи лечь, а звать никого не пожелал. Тяжести в нем, в старом, всё же было довольно, а спина держала плохо — и он, не умея упереться в пол ногами, сполз по лавке, держался на самом краю и лишь громко вздыхал.

Алена, став коленом на лавку, ухватила его под мышки и с трудом усадила как следует, сама же присела рядом.

— Дед, а дед… — Она коснулась рукой большой и морщинистой ручищи, отмыть которую не взялась бы ни одна баба-мовница. — Дед, а ты ведь из-за меня помираешь… Если бы я с тобой тут не сидела… Уйду я от вас!

— Погоди уходить. Зажился я, всем в тягость стал. Сам себе в тягость. До смерти меня доведешь — тогда ступай. Немного осталось.

— Да живи уж…

— Сделай милость, доведи, — повторил дед. — Не всякого о таком просят. Я тебе услужил — и ты мне отслужи. Самому себя порешить — грех.

— А мне — не грех?

— Алена… Сейчас — возьми ты грех на душу, а настанет час — ты другого кого попросишь взять на душу свои грехи, и он тебе не откажет. Закон такой есть.

— Закон… — Аленка вздохнула.

— Да. Привязался я к тебе, бессчастной. Стало, пусть второй гроб моим будет.

— Четвертый, дедушка…

* * *

Алена шла и шла, истребив из головы ненужные мысли о своей слабости и неудачливости, а более всего — о Дунюшке. Может, и от ее мыслей исходило зло — трудно, а то и вовсе невозможно было это понять, и тем более следовало остеречься. Не мыслями следовало сейчас Алене развлекаться, а, меря путь прочтенными молитвами, отыскивать Устинью Родимицу, она же — Кореленка, снимать проклятье, а тогда уж помышлять о том, как возвращаться в Москву и выручать из беды любезную подружку.

Дед Карпыч, царствие небесное его душеньке, всё за Алену придумал — и то, как сынка своего, Петра Данилыча, вокруг пальца обвести. Вовсе незачем было знать промышленнику и купцу Кардашову, что Алена отправилась за тридевять земель к старой колдунье. Потому и внушила Алена Петру Данилычу, что сразу в дом к свекрови ей ехать не след, все-таки чуть не год пропадала, а остановиться нужно в девичьей обители, чтобы там покаяться во всех грехах и убедить матушку игуменью стать посредницей между ней и купчихой Калашниковой. А черницы — они сообразительные, игуменья Александра же, хорошо зная Алену, найдет нужные слова и сумеет утихомирить Иннокентьевну.

Алену с узлами, собранными ласковой Афимьюшкой, всё зазывавшей поскорее возвращаться, доставили в Моисеевскую обитель. Отвез ее Степан Петрович, а был он, видать, не в батьку — простодушен. Алена вошла-то в ворота, а вышла тут же в хорошо ей известную калитку. Только ее и видели! Успела лишь поставить в церкви свечку за упокой души раба Божия Данилы.

На торгу свела она знакомство с бабой, продававшей пироги, и уговорилась на время путешествия (бабе сказала, что идет на дальнее богомолье по обету) оставить у нее всё лишнее. С собой же Алена взяла деньги — всю ночь зашивала медные денежки, которые — в шов, которые — в подол. Весь летник, всю телогрею расшила медными узорами!

Сперва Алена шла с богомольцами и богомолицами, что направлялись в Псков, потом — с теми, что домой возвращались. Выбирала старушек, поскольку еще не набралась после родов силы, да и мало ей, комнатной девке, в жизни ходить довелось. Лишь за Порховом оказалась она одна. Да уж недалеко оставалось…

— Бог в помощь! — с тем Алена поклонилась двум женщинам, что шли навстречу с полными кузовками грибов, покрытых листьями.

— И тебе бог подай, желанная, — отвечала старшая из них.

— Далеко ли до Ясок?

— А вон мимо леса тропкой пройдешь, потом — через поле, там будет тебе речка Шелонь, пойдешь бережком вниз по течению — тут и будут Яски.

— Спаси господи, — отвечала Алена монашеским обычаем и поклонилась в пояс.

— Помолиться идешь, девушка? — спросила другая грибница, помоложе.

— И помолиться тоже, — сказала Алена.

— Это ты хорошо надумала, — одобрила старшая. — Там недавно срубили новую церковь, образа издалека привезли, царские врата в самом Пскове заказали резать. Мы туда теперь будем по праздникам ходить.

— Церковка еще не намоленная, — подлаживаясь под тон старшей собеседницы, добавила младшая. — Батюшка приехал недавно — строгий, говорят! Баб так на исповеди пытает — страсть! Всё ему расскажи, во всем повинись, и что было, и как! И епитимьи накладывает — одна другой суровее! Разве ж я не вольна со своим венчанным мужем…

— Цыц, нишкни! — призвала ее к порядку старшая женщина, видать — свекровь. — Кто ж им, дурам, виноват, что языки без костей? Сами на себя хулу возводят — а потом и жалуются. Вот Анисье-вдове и досталось — по сто и сорок поклонов что ни день класть. А за что? Сон срамной видела, на исповеди сдуру рассказала, а батька как загомонит — в себе блуд творишь, окаянная! И назначил — сто и сорок поклонов! Что ни день! А бабе — за пять десятков, отяжелела, колени не гнутся! Ох!..

Спохватившись, что рассказывает эти страсти незнаемой богомолице, свекровь (а может, и не свекровь, однако ж и не мать) быстро закрестила грешный рот и замолчала.

— Прости, господи! — стараясь, чтобы в голосе не было ни малейшей укоризны, произнесла Алена. — А что, жива ли еще в этих краях Устинья Родимица? Ее еще Кореленкой прозвали.

— Родимица? — Обе грибницы, старая и молодая, переглянулись.

— На что она тебе, девка? — грубовато спросила та, что старше.

— Проклятье снять, — честно отвечала Алена.

— Ох, на это она горазда! Что наложить, что снять! Ну, девушка…

— Укажите дорогу — век за вас Бога молить буду, — попросила Алена.

— Раз уж ты в храме Божьем не смогла проклятье отделать… Сильно, видать, тебя порушили! Ладно, велик Бог… попущает… — загадочно сказала старшая. — Ступай, как сказано, только не вниз по течению пойдешь, а вверх, и пойдешь ты, раба Божья, пойдешь… пойдешь… Увидишь — речка в Шелонь впадает, Северка. А там уже будет лес густой и непроходимый.

— Там мужики наши рубят и в самый Порхов сплавляют, — добавила младшая.

— Да, так, стало быть, Северку вброд перейдешь, потом дальше, дальше — и увидишь вдоль берега малинник. Ты иди краем малинника и поглядывай — когда будет тропочка, есть там такая тропочка, и по ней выбредешь на заимку. Поляна там большая, на поляне изба и мовенка чуть подале, плетнем огорожены, и сухая береза у плетня. Только гляди, девка! Мы-то тут всяких бесиц и чертовок повидали, прости господи… Гляди — сама ей, Родимице, чего попросит — дашь, она подарки любит и тем, кто ее жалует, не вредит, а если она чего в подарок предложит — и боже упаси принять! Скажи — у кого, мол, взяла, тому и возвращай!

— А почему нельзя принять, матушка? — перебила младшая, по обращению слыхать — не родная дочка, а всё же сноха.