Книга Иной смысл - Влад Вегашин

— Выбирай.

— А тебе не будет больно?

И тут Коста расхохотался. Он смеялся так, как не смеялся, наверное, ни разу в жизни, прошлой или нынешней, до слез, до сведенных судорогой скул, до разболевшейся головы.

Сперва Катя, кажется, испугалась. Потом несмело улыбнулась… а через минуту уже смеялась вместе с ним.

И перо она все-таки выбрала. Осторожно, но крепко взяла его пальцами, Коста накрыл ее ладонь своей и дернул.

Спустя полчаса Крылатый летел над ночным Питером и думал: кто же сошел с ума? Он, Катя или весь мир? Пока получалось, что мир. Верить в это хотелось, но было страшно. Несмотря на страх, Коста верил.

Хотя и знал, что пройдет еще одна-две вечности между ударами маятника, и реальность вернется, принеся с собой осознание, понимание, вину. Но пока этого не случилось, еще пару кратких вечностей он может хранить в себе воспоминание о своем счастье.

VII

Ты уехал за счастьем,

Вернулся просто седым…

Вселенское равновесие существует. К сожалению, оно почему-то всегда работает в негативную сторону, уравновешивая все хорошее, и почти никогда — наоборот. К примеру, если несколько дней стоит прекрасная погода, просыпаешься утром с мыслью «Жить — хорошо!», кажется, начинаешь влюбляться в симпатичную и неглупую однокурсницу, на рабочем и учебном фронтах все так хорошо, что даже не пугает ни капельки приближающаяся сессия, а любые технические накладки в реализации нового проекта кажутся ерундой — то через день-другой обязательно зарядят гнусные холодные дожди, однокурсницу застанешь целующейся с главным институтским бабником, проект сорвется из-за какой-то мелочи, а подлый комп сожрет файл с готовым, но безалаберно не скопированным куда-нибудь еще курсовиком. Нет, необязательно случится все из вышеперечисленного, но хоть какую-нибудь подлянку равновесие обязательно преподнесет.

Сегодня это была погода. Дождь начался еще с вечера, в новостях погоды для метеозависимых значились грозные предупреждения, и Стас так и не смог заснуть — даже самые сильные обезболивающие были не в состоянии успокоить привязавшуюся головную боль, хорошо знакомую любому, страдающему вегето-сосудистой дистонией, болезнью Петербурга. Ближе к утру он оставил попытки все же поспать сегодня ночью, а когда на улице окончательно рассвело — выбрался из постели, быстро собрался и пошел гулять. Да-да, именно гулять, невзирая на паршивую погоду.

Дождь и порывы холодного ветра быстро сдули остатки сонливости, головная боль, обидевшись на такое явное пренебрежение, куда-то делась. Стас брел по улочкам Питера, не особо задумываясь, куда и зачем идет. На душе было неспокойно — уже второй день его не отпускало смутное дурное предчувствие. Настолько смутное, что молодой человек даже не мог понять, к чему именно оно относится — к нему лично, или к делам Ордена, или к чему-то еще…

Стас остановился посреди улицы, запрокинул голову, подставляя лицо прохладным мелким каплям. Глубоко вдохнул, отгоняя плохие мысли, потянулся всем своим существом к льющейся с неба воде, к таинству дождя, таинству омовения и очищения — он давно уже забыл, что такое «плохая погода», научившись в каждом проявлении природы видеть жизнь и смысл. Ну, почти в каждом.

Он не знал, сколько времени простоял вот так, наслаждаясь влажными прикосновениями, наполняющими его душу прохладой и свежестью чистоты. Мысли, до того сумбурным роем клубившиеся в больной голове, с каждым вдохом приобретали отчетливость и кристальную прозрачность, гнетущее ощущение, не дававшее покоя последние два дня, стекло по фалангам пальцев, на мгновение задержалось на ногтях и странно-глухими в этой звенящей чистоте дождя каплями сорвались на асфальт, растворившись без следа.

Стас мог стоять так долго, гораздо дольше, чем допускал город. С сожалением вздохнув, он выпрямился, открыл глаза, несколько раз моргнул, стряхивая влагу с ресниц.

И только теперь заметил того, кто уже несколько минут наблюдал за ним, стоя в тени многоэтажного дома.

Высокий, крепко сложенный человек. Кожаные штаны, тяжелые ботинки. Промокшие длинные волосы змейками облепляют лицо и плечи, несколько прядей падают на грудь. Крылья за спиной полурасправлены, с кончиков перьев срываются звенящие капли.

В одно мгновение от безмятежного покоя, царившего на душе Стаса, не осталось и следа. Сознание затопила ненависть, по нервам стеганула утихшая было боль потери. Хотелось закричать от переполняющей злости, но ярость перехватила горло, не выпуская наружу ни звука, не позволяя бешенству выплеснуться куда-либо. Был только один путь, и сейчас Ветровский не думал, да и попросту не помнил о том, что говорил Кате Годзальской. Он не собирался разговаривать с убийцей, он собирался его убить.

Тихо щелкнуло лезвие выкидного ножа, Стас сделал два быстрых шага, сконцентрировался на цели — все, как учили. И прыгнул. Быстро, точно, резко. Сейчас, еще одно мгновение, даже меньше — десятая доля мгновения, и острая сталь прорвет обнаженную кожу, проскользнет между ребрами, пронзит сердце. И неважно, что будет дальше — сейчас он просто делает то, что должен сделать. Нет, даже не так — он делает то, чего не может не сделать.

Наверное, мальчишке казалось, что он очень быстр и тренирован. Что его бросок стремителен, атака безошибочна, и удар неотвратим. Наверняка он так и думал.

Коста спокойно проводил взглядом прыжок Ветровского. За миг до столкновения мягко отшатнулся в сторону, перехватывая руки, чуть сжал правое запястье Стаса — тот негромко вскрикнул, выпуская нож.

Несколько секунд Коста пристально вглядывался в глаза юноши. Ярость и ненависть в них сменились каким-то странным, смешанным чувством. Крылатый никак не мог понять, каким именно, хоть и ощущал, что это очень важно — именно сейчас понять.

Сперва он хотел просто отбросить Стаса, но почему-то передумал. Медленно разжал руки, Ветровский тихо всхлипнул и осел на асфальт. Обхватил себя за плечи, не отводя взгляда от Косты. И Крылатый внезапно понял — нет, далеко не все, но самое главное: он понял, что его поняли. Понял — и не поверил.

Стаса трясло. Перед глазами метались картинки чужих воспоминаний, сердце сжималось от чужой боли, сознание меркло от чужого ужаса и от собственного понимания. Сквозь эту тугую полупрозрачную пелену чужого он еле улавливал слова этого… существа, которое убило тысячи людей, но и кару несло такую, что Стас оказал бы ему величайшую милость, убив. Но Крылатый сам не позволил себя убить — он добровольно принял свое воздаяние и не считал себя вправе прервать мучительную жизнь.

Когда он снова обрел способность дышать и осознавать реальность, Крылатого рядом не было. Ветровский медленно поднялся на ноги, все еще не до конца понимая, что произошло. Помотал головой, стряхивая влагу с волос и лица, смахнул каплю с кончика носа. Трясущимися руками достал чудом не вымокшие сигареты, закурил, укрывшись от дождя под аркой.

Ненависть осталась, но не к мечу, а к тому, кто его держал. Убивает не меч — а Крылатый был только лишь мечом. Может, сложись жизнь Стаса иначе, он не был бы способен это осознать, но все было именно так, как было. И он знал.