Книга Женская война - Александр Дюма

Каноль едва успел подумать об этом, как дверь отворилась и явилось новое лицо.

— Принцессу нельзя видеть, — сказал вошедший так поспешно, что не успел даже поклониться Канолю, — она легла почивать и запретила входить в ее комнату.

— Кто вы? — спросил Каноль, осматривая странного господина с головы до ног, — кто внушил вам дерзость не снимать шляпы, когда вы говорите с дворянином?

И концом трости Каноль сбил с него шляпу.

— Сударь! — закричал незнакомец, гордо отступая на шаг.

— Я спрашиваю, кто вы? — повторил Каноль.

— Я… — отвечал незнакомец, — я, как видите по моему мундиру, капитан телохранителей ее высочества…

Каноль улыбнулся.

Он успел уже рассмотреть своего противника и догадался, что перед ним какой-нибудь виночерпий с брюхом столь же толстым, как его бутылки; какой-то цветущий Ватель, засунутый в офицерский мундир, который — то ли по недостатку времени, то ли из-за слишком большого живота временного обладателя сего одеяния — даже не застегнули как следует.

— Хорошо, господин капитан, — сказал Каноль, — поднимите вашу шляпу и отвечайте мне.

Капитан исполнил первую часть приказания Каноля, как человек, хорошо усвоивший превосходное правило военной дисциплины: «Хочешь уметь повелевать — умей повиноваться».

— Капитан телохранителей! — сказал Каноль. — Черт возьми! Прекрасное место!

— Да, сударь, довольно хорошее; а еще что? — спросил подставной капитан.

— Не чваньтесь так, господин капитан, — сказал Каноль, — иначе на вас лопнут все галуны и ваши штаны свалятся к вам на пятки, что будет не совсем красиво…

— Но, наконец, позвольте узнать, кто вы сами, сударь? — спросил так называемый капитан.

— Охотно последую вашему примеру, сударь, и отвечу на ваш вопрос столь же учтиво, как вы отвечали мне. Я капитан полка де Навайля и приехал сюда как посланный короля. Мое поведение будет или мирным, или жестоким, смотря по тому, будут или не будут повиноваться приказаниям его величества.

— Жестоким! — вскричал мнимый капитан. — Неужели жестоким, сударь?

— Самым жестоким, уверяю вас.

— Даже с принцессой?

— Почему же нет? Ведь она первой обязана повиноваться приказаниям короля.

— Сударь, не вздумайте пугать нас; у меня пятьдесят вооруженных людей, они готовы отомстить за честь принцессы.

Каноль не хотел говорить ему, что его пятьдесят человек — просто лакеи и поварята, достойные чести служить у такого начальника, а честь принцессы отправилась с ней самой в Бордо. Он только отвечал с хладнокровием, которое гораздо страшнее угрозы и обычно у людей отважных и привыкших к опасностям:

— Если у вас пятьдесят человек, сударь, так у меня двести солдат — это авангард королевской армии. Не хотите ли вы открыто восстать против короля?

— Нет, сударь, нет, — живо отвечал подставной капитан с величайшим смущением. — Боже упаси! Но прошу вас, скажите, что я уступаю только силе.

— Извольте, я, как товарищ ваш по ремеслу, должен признать это.

— Хорошо! Я поведу вас к вдовствующей принцессе, которая еще не почивает.

Канолю не нужно было долго размышлять, чтобы понять, в какую опасную западню хотят завлечь его. Но он тотчас вырвался из нее с помощью своих полномочий:

— Мне приказано наблюдать не за вдовствующей принцессой, а за ее высочеством молодой принцессой.

Капитан телохранителей опустил голову, попятился назад, потащил за собой длинную свою шпагу и величественно переступил порог между двумя часовыми, которые дрожали в продолжение всей этой сцены. Узнав о прибытии двухсот солдат, они едва не убежали, не желая стать жертвами своей верности при разгроме замка Шантийи.

Минут через десять тот же капитан вернулся в сопровождении двух стражей и с разными церемониями повел Каноля в комнату принцессы. Барон добрался туда без новых приключений.

Каноль узнал комнату, мебель, кровать, даже то благоухание, которое почувствовал в первый раз. Но он тщетно хотел увидеть портрет истинной принцессы, замеченный им еще во время первого посещения и внушивший ему первое подозрение о хитрой уловке, при помощи которой его хотят одурачить, и лицо ложной принцессы, ради которой он только что принес такую тяжелую жертву.

Портрет сняли, и из предосторожности, слишком уже поздней, лицо дамы, лежавшей в постели, было обращено к стене с дерзостью настоящей принцессы.

Две женщины стояли возле кровати.

Каноль охотно простил бы эту неучтивость, но он боялся, не позволила ли новая перемена лиц бежать виконтессе де Канб, как прежде бежала принцесса. От одной этой мысли волосы у него поднялись дыбом, и, опираясь опять на данные ему полномочия, он тотчас захотел узнать, кто лежит на кровати.

— Нижайше прошу извинения у вашего высочества, — сказал он, низко кланяясь, — что осмелился войти к вам, особенно дав вам слово, что не буду беспокоить вас, пока вы сами не позовете меня. Но я услышал сильный шум в замке…

Дама в постели вздрогнула, но не отвечала. Каноль старался по какому-нибудь признаку увериться, что перед ним именно та, которую он ищет, но в волнах кружев и в мягких пуховиках он ничего не мог рассмотреть, кроме форм лежавшей женщины.

— И я обязан, — продолжал Каноль, — узнать, точно ли здесь та особа, с которой я имел честь говорить полчаса тому назад.

Тут дама не только вздрогнула, но просто задрожала. Это движение не скрылось от барона, и он сам испугался.

«Если она обманула меня, — думал он, — убежала отсюда, несмотря на слово, данное мне торжественно, я ухожу из замка, сажусь на лошадь, возьму с собой весь мой отряд в двести человек и поймаю беглецов, хотя бы пришлось зажечь тридцать селений для освещения дороги».

Каноль подождал с минуту, дама не отвечала и не оборачивалась к нему. Было очевидно, что она хочет выиграть время.

— Ваше высочество, — сказал наконец Каноль, не скрывая досады, которая придала ему смелости, — прошу вас вспомнить, что я прислан королем и от его имени требую чести видеть ваше лицо.

— О! Это невыносимое преследование! — сказал дрожащий голос, от которого молодой офицер радостно затрепетал, потому что узнал тембр, которому невозможно было подражать. — Если король, как вы уверяете, приказывает вам поступать так, то ведь он еще ребенок и не знает, как должен вести себя дворянин. Принуждать женщину показать свое лицо — значит нанести ей такое же оскорбление, как если бы с нее сорвали маску.

— Сударыня, есть слово, перед которым склоняются даже женщины, когда его произносит король, и даже сами короли, когда оно исходит от судьбы: так надо.

— Если так надо, — сказала молодая женщина, — если я осталась одна без защиты против вас, я повинуюсь, сударь, извольте, смотрите на меня.