Книга Когда-то там были волки - Шарлотта Макконахи

одинокую красавицу. У нее здесь своя роль.

* * *

Я звоню маме и застаю ее рано утром, перед уходом на работу.

— Как там волки? — интересуется она.

На заднем фоне я слышу бульканье кофеварки.

— Убивают друг друга.

— В порядке вещей. А Эгги как?

— Ну… хорошо. — Впервые за долгое время демонстрирует явное улучшение. Утром даже выходила из дома. — Мама, можно тебя спросить кое о чем?

— Я знала, что ты звонишь с вопросом.

— Откуда?

Я почти слышу, как она пожимает плечами.

— Догадалась по твоему тону.

От этого я запинаюсь.

— Ты видишь людей насквозь, да?

— Это и есть твой вопрос?

— Нет. — Она издает смешок и выдыхает. — Что ты делаешь в первую очередь, когда происходит убийство?

Теперь теряется она.

— У тебя ничего не случилось, дорогая?

— Все нормально.

— И ты бы сказала мне, случись что-нибудь, правда?

— А я думала, ты хочешь, чтобы я развивала толстокожесть.

Какое-то время она молчит. Потом:

— Милая, однажды ты поймешь, что больше всего мы склонны заблуждаться, когда пытаемся воспитывать детей.

Это почти признание своих ошибок с ее стороны, думаю я. Так близко к извинениям она еще не подходила.

— Знаешь, ты была права, — резко говорю я. — Мне действительно нужно было приобрести толстокожесть.

И я в этом преуспела, не просто закалилась, но задубела настолько, что теперь представляю собой кусок сморщенной старой подошвы.

Она вздыхает, но не спорит.

— Нужно восстановить хронологию событий, построить временную шкалу, — говорит мама, и меня уносит назад в детство; она уже учила меня таким вещам, но я попыталась их забыть. — Перемещения жертвы, ее привычки, распорядок дня. Составить подробную картину ее жизни, чтобы понять, что выбивается из общего строя. Странности, которые бросаются в глаза, — это твоя первая зацепка. Присмотрись к людям, которых поначалу не подозревала. Поищи мотив. Поищи ложь.

— А как можно распознать ложь?

— Представь, что все известное тебе — ложь, и постарайся доказать правду.

— Это же гигантский труд.

Она смеется.

— Да уж. Я буду воображать, что ты бросила своих волков и занялась написанием детективных романов. Ладно?

— Ладно. Спасибо, мама.

Она ждет, но я не знаю, как выразить словами то, что я хочу сказать.

— Что еще, Инти?

— Почему ты вообще занимаешься этой работой? Я-то ведь знаю: она поглощает тебя целиком и ни на что больше не остается ни сил, ни времени. Странно представить, чтобы в таком унылом положении человек оказался по собственной воле, особенно учитывая твое невысокое мнение о человеческой природе. Поэтому мне интересно: с тобой что-то случилось?

Мама ничего не говорит. Я слышу, как она наливает кофе, добавляет молоко и ставит бутылку назад в холодильник. Дверь отодвигается и задвигается, и до меня доносится чирканье зажигалки. Я представляю себе, как мама сидит на балконе, и рисую в уме волнующийся океан, на который она смотрит, встающее из-за него солнце, обжигающее все вокруг рассветными лучами.

— Твой отец меня не бил, если ты об этом спрашиваешь.

— Нет, — быстро говорю я. Я об этом не спрашивала, по крайней мере напрямую, но с души свалился камень.

— Чтобы сочувствовать людям, необязательно быть жертвой, — продолжает она. — Нужно просто иметь обостренную способность к состраданию.

Я выдыхаю.

— Ясно. Спасибо. Извини за этот вопрос.

И я говорю искренне. Это ее дело. Мне просто хотелось знать, не похожа ли она на Дункана и не проистекает ли ее необходимость защищать других от невозможности защитить себя.

— Это был мой отчим, — внезапно тихо произносит она, выдыхая большое облако дыма.

Я никогда не встречалась с бабушками или дедушками, в том числе и с неродными.

— Ох, — произношу я тоже на долгом выдохе. — Извини. Сколько прошло времени, прежде чем эта рана затянулась, мама?

— О чем ты, дорогая? — говорит она. — Когда я сплю, мертвые женщины смотрят на меня со стен.

Но я не смирюсь. У Эгги все будет иначе. Наверняка есть способ излечиться, и если у нее самой нет для этого воли, значит, я буду сильной и упорной ради нее. Если нужно, она может взять мою душу вместо своей.

19

Несмотря на легкую тошноту, которая не отпускает меня уже несколько недель, я должна попытаться выстроить хронологию передвижений Стюарта в последний вечер. В сиреневатых сумерках я стучу в дверь Рэда Макрея. Открывает его отец.

— Простите за беспокойство. А Рэд дома?

— Он в поле с овцами. Входите. Я вызову его по рации.

Я ступаю в дом и жду около двери, пока старик связывается с сыном по приемнику и объясняет, что «волчья женщина» пришла с ним поговорить.

— Здесь тоже нет телефонной связи? — спрашиваю я, когда он возвращается.

— Ни в каком виде. Входите-входите, невежливо караулить у двери. Я сделаю нам чаю. Или, может, вы хотите кофе?

— Чай вполне подойдет.

— Я не спрашиваю, зачем вы пришли.

— Хорошо.

Каменный дом, уютный и удобный для жизни, наверно, принадлежит семье долгое время.

— Меня зовут Инти, — говорю я. — Давайте я заварю чай.

— Дуглас, — отвечает старик, позволяя мне похозяйничать на кухне.

— Вы тут живете вдвоем?

— Да, с тех пор как умерла Молния.

— А кто это?

— Жена Рэда.

— Ой, извините. — Когда чайник закипает, он указывает мне на шкаф, где лежат чайные пакетики. — Надо же, какое оригинальное имя, Молния. Ну прямо как на Диком Западе.

— Да, и очень ей подходящее.

— В каком смысле?

— Бойкая была и за словом в карман не лезла. Ну до того остра была на язык, — объясняет старик, посмеиваясь, — любого нахала могла урезонить на раз-два.

Я улыбаюсь:

— Какая милая женщина. Вы давно здесь живете?

— Всю жизнь. А до этого здесь жил мой папа, с самого рождения.

— Семейная ферма?

— Верно, и наши предки задолго до нас занимались овцами, по меньшей мере полдюжины поколений. Вам бы, деточка, почаще в город выбираться, познакомиться со здешним народом.

— Правда? Зачем же?

— Вредно проводить все время с животными, это я по опыту знаю. Я, например, каждый четверг хожу в магазин пряжи. Приходите и вы.

— В магазин пряжи? А что вы там делаете?

— Посещаю кружок вязания.

Я поднимаю на него глаза.

— Вы вяжете?

— Вот именно. Это расслабляет. Заглядывайте, ладно? Мы не кусаемся.

— Животные тоже. В большинстве своем.

Он смотрит на меня, пока я наливаю кипяток в кружки.

— Зачем вы здесь, девочка-волчица?

— Я женщина, — говорю я.

Дуглас улыбается, и его лицо собирается в складки.

— Прошу прощения. Женщина-волчица.

Я передаю ему кружку и опираюсь о разделочный стол.

— Не знаю, Дуглас. В самом деле не знаю.

— Вы делаете хорошее