Книга Снайпер в Чечне. Война глазами офицера СОБР - Екатерина Наговицына

— Мне не нравится, что ты ходишь к Малику. Я не верю ему. И отец не поверил, когда этот наглец пришел в наш дом и сказал, что Османа убили в Грозном, а ему удалось спастись. Он бросил его! Я чувствую это сердцем!

Она посмотрела на сына, выговаривая наболевшие за все это время слова:

— Совсем запутал вам головы. Убедил Османа, что джихад — это правильно. Теперь я даже не знаю, где лежит прах Османа, а Малику все неймется, он и тебя пытается отнять. Ведь это по его совету ты уехал тогда. Зачем, Заур?! Куда? Ты даже не смог приехать на похороны своего отца…

Она всхлипнула, но сдержалась и продолжила:

— Отец тогда выгнал его. Так и сказал — уходи и больше не приходи в мой дом! А потом повернулся ко мне и спросил, помню ли я, как счастливо мы жили когда-то? Тогда, когда был Союз и вы с Османом были еще совсем маленькие. Как мы ездили на машине на море и он учил вас плавать. Какие замечательные и добрые вы росли. Как было все хорошо, а потом все изменилось. И тут он начал кричать, он кричал, Заур! Как он, учитель истории, мог поверить во все это? Как он не понял, что это начало конца? Как поддался на все эти разговоры об отделении Чечни? А потом он спросил меня — где ты была, женщина, почему не выцарапала его ослепшие глаза, когда он смотрел, как его мальчики уходят с этим проходимцем! С человеком, который несколько лет просидел в тюрьме за поножовщину, вышел, ушел в горы, вернулся и вдруг объявил себя чуть ли не имамом. Он еще много чего сказал тогда, а потом лег на тахту, отвернулся к стене и больше с нее не встал. Врач решил, что у него произошел инфаркт. Но он умер от горя. Слышишь, Заур?

— Слышу! — Он вдруг стукнул по столу кулаком и посмотрел ей в глаза пьяным замутненным взглядом, от которого ей стало не по себе. — Это мой путь, да! И я буду бороться с этими неверными, и в этом Малик прав. Да, он замолвил за меня слово, и теперь я в одной из самых мощных групп, где полевой командир — сам Черный ангел[5]! Я стал мужчиной, и позволь мне самому делать свой выбор.

— Сынок, ты сильно изменился. Стал совсем другим, а тебе ведь всего восемнадцать! Помнишь, как несколько лет назад, на первой своей охоте, ты не смог выстрелить в косулю? А теперь…

— Да! Я стал другим! Я уже не тот мальчик, которого ты помнишь, и возраст здесь не имеет значения. — Он опять налил себе спиртного, выпил, сморщился и, отломив большой кусок хлеба, зажевал. Потом посмотрел на горбушку в руке и отшвырнул ее от себя на пол. — Что ты предлагаешь? Тоже идти и побираться у федералов, выпрашивая подаяние, да?! Что они дали вам? Объедки! Вот, держи! — Парень рывком достал из кармана куртки небольшую пачку денег и кинул ее на стол. — Вот это и хлеб, и крыша, и забор! И это не все! Я еще принесу! Теперь я знаю, теперь я умею их зарабатывать, да. Теперь расценки просты!

Женщина испугано посмотрела на деньги. А Салман, отложив машину, подошел к столу и спросил, а можно ли теперь будет купить ему велосипед? Брат кивнул, пообещав, что у него будет самый лучший велосипед! На что мать вдруг погнала Салмана спать. Закрыла за ним плотно дверь и с нарастающим беспокойством посмотрела, как Заур опять выпил, а затем, устало подперев голову руками, сказал:

— Я убил его!

— Кого? — не поняла мать.

— Того солдата. Их привезли к нам. Четверых пленных. Мы стояли и смотрели, как старшие перерезали троим горло. Тогда сам Хамзат Гелаев остановил их и, протянув мне нож, сказал: теперь ты. И я подошел к тому связанному парню, он был моего возраста, и он смотрел мне в глаза. В них не было страха! Он лишь просипел: я буду тебе сниться! И я резал его, а он не переставал смотреть на меня, харкая мне в лицо своей кровью. Я помню ее вкус! Соленый! А он не умирал! Хрипел, хлюпал порезами, бился в судорогах и не умирал, да! Тогда подошел мой товарищ и выстрелил ему в лицо. Но ты знаешь, Гелаев похвалил меня! Вот только одно, мама… — и он допил остатки коньяка прямо из горла, — одно… Он снится мне, да. Подходит, когда я лежу, и, булькая расползающимся в лоскуты горлом, смеется надо мной. А я не могу подняться, совсем нет сил. Он смотрит на меня одним своим уцелевшим глазом, а из другого, где зияет огромная рана, начинает сочиться какая-то дрянь, и в какой-то момент я чувствую, что весь в этой зловонной жиже… Я захлебываюсь… А он смеется…

И парень вдруг как-то по-детски всхлипнул, уронил голову на руки и тут же провалился в беспокойный сон.

* * *

Фатима помогла Зауру лечь на диван, укрыла его стеганым одеялом. Затем долго стояла и смотрела на совсем молодое лицо сына, смахивая наворачивающиеся слезы. На душе было горько и тяжело, тянуло ощущение бродящей рядом беды. Уже под утро она осторожно заглянула в маленькую комнату, где в обнимку с красной машиной, так и не раздевшись, спал Салман. Тихонько прикрыла дверь, постояла у окна на кухне, глядя, как через сереющую пелену рассвета вырезались горные хребты, в очередной раз вздохнула и пошла спать. Но сон только усилил ощущение тревоги, окунув уже ее в ставший привычный за эти годы, но от этого не менее страшный кошмар.

Он был до невозможности однотипен и точен в повторении — лето девяносто четвертого… Соседский двор, Осман вместе с Маликом пытаются вывести рыжую корову, но та упирается, протяжно мыча, и тогда к ней подбегает Заур, еще подросток, протягивает пучок травы. Но корова не хочет есть из его рук, мотает головой, пытаясь освободиться от удерживающих ее чужих людей. Фатима смотрит на сыновей, затем на стоящего рядом мужа, но тот, не шелохнувшись, спокойно наблюдает за происходящим. Тогда она удобнее укладывает на сгиб руки сверток, в котором спит новорожденный Салман, любуется безмятежным детским лицом… Как вдруг раздается крик соседки Надежды, которая выбежала из дома на шум:

— Что вы делаете? Осман, Малик, вы что?! Прекратите!

Но парни только упорнее пытаются подчинить себе артачащееся животное. Тогда Надежда с мольбой обращается к ней, но Фатима молча отводит глаза. Тогда она начинает умолять ее мужа:

— Рашид, я прошу тебя, останови их! Мы же соседи!

Но муж смотрит только на строптивую рыжуху.

Тогда Надежда кидается к парням и пытается помешать им вывести животину со двора, на что Осман говорит невозмутимым голосом:

— Уезжать вам надо, соседка, — и с силой отталкивает ее, так что женщина падает.

— Убью! — доносится крик, и из-за сарая выбегает сын Надежды, тринадцатилетний Лешка, одноклассник Заура. В замахе он держит колун.

В это мгновение Осман выхватывает из кармана пистолет и стреляет мальчишке в грудь. Лешка замирает, роняет колун, удивленно смотрит на мать и заваливается навзничь.

Надежда бросается к нему, в беззвучном крике открывая рот, споткнувшись, падает на колени, осторожно сгребает, прижимает к себе безжизненное тело сына и начинает медленно раскачиваться, словно пытаясь убаюкать его. Слезы катятся из глаз, а губы беспрестанно шепчут какие-то нежные слова. Вдруг она замирает и в упор смотрит на остолбеневшую Фатиму затуманенным взглядом, вытягивает руку, указывая на нее пальцем, и проговаривает вмиг севшим голосом: