Книга Буду твоим единственным - Джо Гудмэн

Нортхэм поднял глаза и перехватил мелькнувшую на ее лице улыбку.

– О чем ты думаешь?

– У тебя удивительная способность превращать самые сложные проблемы в пустяки.

– Правда? Я очень много работал над этим.

– Я серьезно.

– Я тоже. – Он задумчиво посмотрел на нее. – Кстати, нам, кажется, удалось избежать скандала.

Элизабет нахмурила лоб.

– У тебя было много скандалов?

– Этот был бы первым.

– У меня тоже. Но не может быть, чтобы все обошлось совсем без последствий.

Нортхэм усмехнулся, уловив в ее голосе разочарование.

– Последствия, конечно, будут, – согласился он. – Особенно для нас. Высший свет перемоет нам все косточки, но, думаю, через неделю они найдут себе другую тему для сплетен. – Он тяжело вздохнул. – А я тем временем попробую уточнить некоторые детали.

Элизабет пришлось запрокинуть голову, чтобы заглянуть ему в лицо. Он стоял спиной к фонарю, нависая над ней темным силуэтом. Казалось бы, ей следовало испытывать тревогу, но вопреки здравому смыслу она чувствовала себя на удивление спокойно в тени его высокой фигуры.

– Интересно, – сказала она. – Что за детали?

– Ну, – пожал плечами Норт, – несмотря на репутацию мадам Фортуны как талантливой предсказательницы и тот бесспорный факт, что ожерелье было найдено в моем чемодане, не думаю, что кто-нибудь и в самом деле поверил, будто Джентльмен – это я. Как справедливо отметила баронесса, я богат, как Крез, и хотя это не исключает меня из числа подозреваемых, но все же указывает на отсутствие мотива преступления. А что касается табакерки Саутертона, то, во-первых, едва ли бы я позарился на такую вещицу, а во-вторых, учитывая, что мы с Саутом друзья, у меня была масса возможностей завладеть ею раньше. Возникает закономерный вопрос: зачем мне понадобилось делать это сейчас?

– И правда, – заметила она с иронией. – Я задаю себе тот же самый вопрос.

Нортхэм в ответ только хмыкнул.

– Продолжай, – попросила она. – Ты меня просто заворожил ходом своих рассуждений.

Жаль, подумал Нортхэм, что она не видит сейчас его улыбки. Это сбило бы с нее спесь. Из авторитетных источников – а точнее, от знаменитой французской балерины – он знал, что эта улыбка способна вызвать в женской груди восторженный трепет. Достаточно вспомнить реакцию жены директора Хэмбрик-Холла – правда, это случилось раньше, чем Нортхэм узнал о воздействии своей улыбки на слабый пол и научился использовать ее только в крайних случаях. Тогда ему было всего двенадцать лет, и он был по-детски беспечен. Элизабет крупно повезло, что с тех пор он многое понял.

Прежде чем она заподозрила, что у него на уме, он заговорил:

– Золотые карманные часы с рубиновым брелоком, которые должны были служить призом победителю охоты за сокровищем, так и не были найдены. В моем чемодане их тоже не оказалось. По признанию леди Баттенберн, они не представляли особой ценности, но, безусловно, чего-то стоили. Не столько, разумеется, сколько табакерка Саутертона. Вряд ли гости Баттенберна считают меня настолько безумным, что бы вернуть табакерку и взять себе менее ценную вещь.

Элизабет внимательно слушала, не сводя с него пристального взгляда. Норт помолчал, собираясь с мыслями.

– Следует также отметить, что я, хоть и не являюсь Джентльменом, не могу доказать, что не брал ожерелья Луизы…

– Замечательно, – сухо проговорила Элизабет. – Я начинаю опасаться, что мое признание было не только несвоевременным, но и вообще неуместным.

Нортхэм издал низкий смешок.

– Что касается твоего признания, будто мы провели то утро – и ночь – вместе, то, боюсь, в это никто всерьез не поверил.

– Что? – Заявление Нортхэма повергло Элизабет в шок. – Не может быть! С какой стати я стала бы наговаривать на себя, не будь это правдой?

– Но ведь это неправда, – напомнил он.

– Конечно, неправда. Тем не менее мне не нравится, когда кто-то сомневается в моих словах.

Нортхэм вдруг подумал, что даже если он потратит всю оставшуюся жизнь на то, чтобы постигнуть ее логику, едва ли у него что-нибудь получится.

– Ты должна пообещать мне, что никогда не будешь требовать, чтобы я вникал в твои умозаключения. Потому что мой бедный мозг просто не вынесет такой нагрузки.

– Какая заманчивая мысль! – улыбнулась Элизабет. – Ладно, давай я попробую вникнуть в твои умозаключения. Если ты, конечно, соизволишь мне их объяснить.

– Я бы не назвал это умозаключениями, – возразил Норт.

До чего же он может быть нудным в своем желании разложить все по полочкам! Элизабет нетерпеливо топнула ногой.

Нортхэм усмехнулся:

– Большинство гостей сочли твое заявление чрезвычайно романтичным. Видимо, они решили, что тебя подвигла на это любовь, а отнюдь не нарушение приличий, якобы имевшее место. – Даже в темноте он видел, как Элизабет открыла рот, а затем закрыла его, так ничего и не сказав. – Надо заметить, что тому в немалой степени способствовала твоя незапятнанная репутация. В общем, гости оказались в сложном положении. С одной стороны, они не могли не принять твоего чистосердечного признания, и это освобождает меня от обвинений в краже ожерелья. С другой – они склонны думать, что ты пожертвовала собой, чтобы меня выгородить.

Элизабет покачала головой, не в состоянии поверить тому, что слышит.

– Откуда такая снисходительность к моей персоне? Я бы не стала утверждать, что в свете это обычное явление.

– Согласен. Наверное, это потому, что все убеждены в твоих высоких моральных принципах. И потом, позволю себе заметить, у меня тоже имеются верные сторонники. – Один из этих сторонников, сладко спавший неподалеку, всхрапнул.

– Они дружно прыснули и зажали рты ладонями. Норт вздохнул. – И наконец, тот факт, что мы собираемся пожениться, пресек возможные сплетни в зародыше. Высший свет готов на многое смотреть сквозь пальцы, если соблюдены приличия. С его точки зрения, разумеется. Вот если бы один из нас пошел на попятную…

Улыбка Элизабет исчезла, как и желание смеяться. Лучше бы он не произносил последних слов. Она не нуждалась в напоминании, что ничего уже не изменишь.

– Я понимаю, – удрученно произнесла она.

Нортхэм почувствовал, что у Элизабет испортилось настроение, и задумался над причиной, с тоской поглядывая на яблоню. Хорошо бы устроиться под ней в его излюбленной позе – прислонившись спиной к стволу, скрестив руки и вытянув ноги, – тогда, возможно, ему удалось бы сочинить теорию, которая объясняла бы слова и поступки леди Элизабет Пенроуз. Его амбиции не простираются так широко, чтобы понять всех женщин. С него хватит одной, этой.

Он глубоко вздохнул. Да, судя по всему, озарение еще не скоро снизойдет на него, если такое вообще случится.