Книга Грехи отцов отпустят дети - Анна и Сергей Литвиновы

Потом она видела в Сети, что эту (или точно такую же) книгу продали на аукционе за семьдесят пять тысяч российскими.

И тогда же у нее родилась другая идея.

Но к осуществлению ее следовало хорошо подготовиться.

Ведь если в коллекции братьев действительно есть, к примеру, Малевич – хотя бы даже агитационные рисунки, хотя бы литографии – все равно это десятки, а то и сотни тысяч. Долларов. А если в квартире найдутся, допустим, супрематические композиции, то – миллионы.

* * *

Уже миновала горячка первых студенческих лет, покуда все наваливалось и было страшно – вдруг отчислят. Для студентки-старшекурсницы пребывание в институте – сплошной шоколад. Тем более для нее, когда все знают, что Фенечка с одним из преподов тесно связана.

Из дому в Хаупе всегда можно свалить под предлогом занятий – не будет же Николай Петрович унижать свое достоинство, проверять ее посещаемость! При этом скучными лекциями да и семинарами просто манкировать. Вот и высвобождается огромное количество времени.

И в это самое высвобожденное время Фенечка затеяла следующее.

Как раз получался у нее род живописной практики.

Она выбрала из всего богатства коллекции явного и неоспоримого Малевича. В плотной папке лежал единичный бумажный лист. То был всего-навсего акварельный рисунок, агитационный плакат. Надпись по кругу: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» – и вокруг революционный шурум-бурум: что-то похожее на лестницу, и типа зубцы шестеренок, и типа флаги, и молоты.

Фенечка любила ко всему подходить системно. И тщательно готовиться. Она прочитала в Инете о творческой манере художника. Живопись слоями, надо же. Интересно, а в случае акварели как получится в итоге?

Попутно узнала, за какую цену Малевич уходил на аукционах. Художник редкий, продается нечасто. Поэтому голова кружилась от цифр. Восемь миллионов долларов. Двенадцать. Двадцать. Тридцать пять. И – рекорд – восемьдесят шесть!

С ума сойти, восемьдесят шесть «бакинских» лимонов! А если среди неразобранной коллекции тоже скрывается подобное сокровище? Но доподлинно узнать сие – без догляда специалиста, без экспертизы – невозможно.

Акварелька, пусть даже Малевича, конечно, будет подешевле. Но и продать ее, наверное, окажется легче.

Фенечка долго разъезжала по Москве, искала подходящую бумагу. Подбирала краски, а потом уединялась в квартире с коллекцией при закрытых шторах и – писала копии.

Тринадцать первоначальных вариантов того самого «Пролетарии всех стран» пришлось сжечь, изрезать, утопить в унитазе. Только четырнадцатый по счету рисунок стал на что-то похож. Более-менее саму Фенечку удовлетворил. Можно было – во всяком случае, на беглый взгляд и без экспертизы – счесть его подлинным Малевичем.

И тогда она сделала фото рисунка – того самого, изначального, и, не желая оставлять никаких интернет-следов, лично отправилась по галереям.

Все потенциальные покупатели в галереях оказались похожи друг на друга своей жуликоватостью. Но при этом говорили они, как показалось девушке, очевидные и реальные вещи. И все – примерно одно и то же. Только цифры разнились – слегка, не на порядок.

Да, утверждали они, рисунок, скорее всего, Малевича. И если вы хотите его хорошо продать, надо заказывать экспертизу – в одном, другом, третьем месте. Скорее всего, экспертиза подтвердит авторство. Тогда можно выставлять вещь на аукцион. И получите вы в итоге тысяч сто пятьдесят – двести. В долларах, разумеется. Но это история долгая, в общей сложности – год, полтора, два.

Однако если вам вдруг надо продать срочно – пожалуйста. Мы готовы рискнуть. Выкупим у вас эту вещь без экспертизы, вот прямо завтра. Но получите вы… В одном месте сказали двадцать тысяч, в другом – двадцать пять, в третьем – тридцать. Как сговорились они. А может, и впрямь сговорились? Может, имелся у них утвержденный между собой негласный протокол, как разводить таких, как Фенечка, новичков и чайников?

Там, где прозвучало двадцать пять тысяч «бакинских», покупатель производил впечатление наименьшего жулика, она с ним поторговалась, и сошлись на тридцати.

Купили акварель за налик, через банковскую ячейку. Фенечка боялась, что кинут.

Что выследят местонахождение коллекции.

Что информация о продаже каким-то образом достигнет братьев Кирсановых (круг живописцев и коллекционеров на самом деле узкий).

Но ничего подобного, слава богу, не случилось.

А место малевичевского рисунка в папке заняла акварель, написанная ею самой.

На первый взгляд получилось похоже.

Но, наверное, взгляд придирчивый, квалифицированного специалиста, эту подделку разоблачит легко.

И Николай Петрович с Павлом Петровичем, наверное, тоже.

* * *

Для чего она вообще это делала?

Фенечка спрашивала сама себя – и отвечала вот что.

В глубине души чувствовала она непрочность своего положения. И не потому, что Николай Петрович так пока на ней и не женился. Ничего, женится, никуда не денется. Но история ее матери свидетельствовала: ставка на мужика – она всегда очень непрочна. В любой момент этот мужчина, как бы ни любил (казалось бы) и как бы в любви ни клялся, может от тебя свалить. И ты останешься ни с чем, ни при чем.

Деньги – вот единственная вещь, которая тебе не изменит. Всегда надо, приятно и полезно иметь личную подушку безопасности.

К тому же тайная, подпольная, своя и при этом, согласитесь, очень увлекательная жизнь – она утягивала.

В следующий раз Фенечка решила попробовать настоящую живопись. Купила краски, подходящий по размеру холст и этюдник.

Выбрала из наследия братьев томящуюся в квартире лучезарную, очень соцреалистичную, шестидесятническую картину Пименова. Серия «Городские кварталы»: веселые строящиеся пятиэтажки, по деревянным настилам, перекинутым сквозь строительную грязь, шествует девушка в синем платье.

Сделала фото оригинала, предварительно проконсультировалась, и его обещали взять за десять штук долларов.

Трудно было копировать оригинал при искусственном освещении, но плотные гардины в квартире с коллекцией она раскрывать не рисковала.

И все же получилось, удалось.

Фенечка вынула подлинник из рамы. Поменяла ее на собственноручную копию. Повесила картину обратно.

Ничего вышло, похоже, на первый взгляд не отличишь.

Подлинник она завернула в газетку и снесла вниз, в багажник.

В тот же день отвезла в галерею – и счет ее пополнился еще на десяточку.

А она решила рискнуть по большому. Скопировать явного, натурального, коренного Малевича. Живописного. Типично супрематического: разноцветные прямоугольники, квадраты, треугольники, круги. Для иного глаза – нагромождение цветовых пятен. Но для нее, живопись понимавшую и любившую, в том числе и самую современную, Малевич стал родом классики. Она ощущала чувства, которые бились в этой картине. Понимала ее.