Книга Солнце тоже звезда - Никола Юн

– Даниэль Бэ? – спрашивает он, глядя только на меня. Он не смотрит на нее даже вскользь.

Я протягиваю ему руку:

– Мистер Фицджеральд. Рад знакомству.

Он не удостаивает меня рукопожатия.

– Вы опоздали. – С этими словами он заходит в кабинет.

Я поворачиваюсь к секретарше, чтобы попрощаться, но ее уже и след простыл.

Наташа

Я ДОСТАЮ ТЕЛЕФОН из рюкзака. По-прежнему ни пропущенных звонков, ни сообщений от Бев. Может, снова в дороге. Я помню, она говорила, что хочет еще съездить в Калифорнийский университет в Сан-Франциско.

Наверное, нужно позвонить маме. По идее, сегодня я не раз уже должна была ей позвонить. Я пропустила три вызова от нее, когда мы с Даниэлем были на крыше.

Пишу ей сообщение: «Скоро буду дома».

Телефон почти тут же жужжит снова: «Пыталась связаться с тобой 2 часа».

«Прости!» – отвечаю я.

Последнее слово всегда остается за ней, поэтому я жду неизбежного ответа, и он приходит: «Значит, новостей нет? надеюсь ты не питала иллюзий».

Я зашвыриваю телефон в рюкзак.

Порой мне кажется, что больше всего на свете моя мама боится разочароваться. Чтобы этого не произошло, она изо всех сил старается никогда не тешить себя иллюзиями и призывает остальных поступать так же.

Но получается у нее не всегда. Однажды она принесла отцу листовку с объявлением о кастинге на какую-то третьесортную пьесу. Не знаю, где она ее нашла и что вообще это была за роль. Отец взял листовку и даже поблагодарил ее, но звонить он туда не стал, я совершенно в этом уверена.

Я решаю дождаться звонка от адвоката Фицджеральда и только потом уже о чем-то ей рассказывать. Маме и без того пришлось пережить немало разочарований.

Когда строишь воздушные замки, есть одна проблема: оттуда очень высоко падать.

Сэмюэль Кингспи

История сожаления, часть 4

НЕКОТОРЫЕ РОЖДЕНЫ БЫТЬ великими. Господь наделяет избранных счастливчиков талантами и отправляет на землю, чтобы они ими воспользовались.

Свой талант мне довелось использовать лишь дважды в жизни. Два месяца назад, когда я играл в пьесе «Изюминка на солнце» на Манхэттене, и десять лет назад, когда я исполнял ту же роль в Монтего-Бей.

Мы с этой пьесой будто созданы друг для друга. На Ямайке, в газете «Дейли», мою игру назвали сверхъестественной.

Мне аплодировали стоя.

Мне. Не другим актерам. Мне одному.

Забавно. Благодаря этой пьесе я отправился в Америку и теперь из-за нее же возвращаюсь на Ямайку.

Патриция недоумевает, зачем я рассказал копу про все наши дела.

Он тебе не священник, говорит она. Это тебе не исповедь, говорит она. Я отвечаю ей, что просто был пьян и на эмоциях после сцены. Самые острые переживания испытываешь, занимаясь тем, для чего Господь послал тебя на землю.

Я отвечаю ей, что не хотел. И я не лгу, но и обратное – тоже правда. Возможно, я поступил так умышленно. Это никакая не исповедь. Нам даже не удалось собрать полный зал.

Америка со мной покончила, а я покончил с ней. Тот вечер стал напоминанием. На Ямайке мне аплодировали стоя. В Америке я не смог собрать зал.

Я не знаю. Возможно, я рассказал все специально. В собственной голове заблудиться так же легко, как в чужой стране. Все твои мысли – на другом языке, и ты не понимаешь знаков, хотя они окружают тебя повсюду.

Даниэль

ПЕРВОЕ, ЧТО Я ВИЖУ у него на столе, – папка с именем «Наташа Кители». Должно быть, это она, верно? Сколько еще Наташ побывало у этого адвоката сегодня? Значит, назначенные нам встречи не только в одном здании, но и в одном кабинете, и ее адвокат и собеседующий меня выпускник Неля – одно и то же лицо? Вероятность такого совпадения ничтожно мала, не так ли? Как же я хочу увидеть выражение ее лица, когда расскажу ей об этом.

Я смотрю на него, а потом оглядываю кабинет в поисках других подтверждений.

– Вы иммиграционный адвокат? – спрашиваю я.

Он отрывает взгляд от какого-то документа, как я полагаю, моего заявления.

– Да. А что?

– Похоже, я знаком с одной из ваших клиенток, – говорю я и беру в руки Наташи но дело.

– Не трогайте. Это конфиденциально. – Он выхватывает папку у меня из рук и убирает подальше.

Я улыбаюсь Фицджеральду, но он глядит хмуро.

– Точно, простите, – говорю я. – Просто вы спасли мне жизнь.

– О чем вы? – Он крутит правым запястьем, и я замечаю, что его рука забинтована.

Я показываю на папку:

– Я познакомился с ней – с Наташей – сегодня. Он все еще хмурится, не понимая, к чему я клоню.

– Когда я познакомился с ней, она готовилась к депортации, но потом встретилась с вами и теперь, благодаря вашей юридической магии, остается.

Он кладет забинтованную руку на стол.

– И каким же образом это спасло жизнь вам?

– Она Та Самая, – говорю я.

Адвокат снова хмурится:

– Разве вы не сказали, что познакомились с ней только сегодня?

– Именно. – Я ничего не могу поделать с этой широкой улыбкой, расползающейся на лице.

– И она Та Самая? – Он не показывает пальцами кавычки вокруг слов «Та Самая», но я слышу их в его интонации. Интонационные кавычки (ничем не лучше обычных).

Адвокат складывает пальцы домиком и долго меня изучает.

– Зачем вы здесь? – спрашивает он наконец.

Это что, вопрос с подвохом?

– Пришел на собеседование?

Он окидывает меня выразительным взглядом.

– Нет, серьезно. Зачем вы сейчас у меня в кабинете? Вам явно дела нет до этого собеседования. Вы заявляетесь сюда с таким видом, словно участвовали в уличной потасовке. Это серьезный вопрос. Зачем вы сюда пришли?

На это можно ответить только честно.

– Родители заставили.

– Сколько вам лет?

– Семнадцать.

Он заглядывает в мое дело:

– Здесь написано, что в дальнейшем вы заинтересованы в поступлении в медицинский колледж. Заинтересованы?

– Не то чтобы очень, – говорю я.

– Не то чтобы очень или нет? – Адвокатам по душе определенность.

– Нет.

– Дело движется, – говорит он. – Вы хотите учиться в Йельском университете?

– Я вообще не знаю, хочу ли я учиться в университете.