Книга Андрей Первозванный - Александр Грищенко

Но что это ещё за таврский язык? Тавры, древнейшие обитатели Крыма, приносившие человеческие жертвы, давно ведь уже вымерли или ассимилировались. Может быть, таврский язык — это какой-то тюркский? Ага, а крымские татары — это потомки тавров! Тавры-татавры…»

Понимая, что уже надо сдавать рукопись, Гриша решился всё же бросить беглый взгляд на дальнейшее повествование:

«Иприде в Оспор. Щи же народи…» — «Тьфу, опять перепутаны листы! Это ж надо было так невнимательно переписывать…» — подумал он с тоской и стал судорожно искать продолжение, которое нашлось через целый лист:

«И приде в Оспор… град обону страну Понта, противу Амису, едеже и мы доходихом, и Колупадиа епископа…» — «Стоп. Во всех греческих рукописях епископа зовут Колимвадий. В издании Васильевского тут: «Иколипадиа епископа». Как же именно славянский переводчик прочёл это имя: «Иколупадий» или просто «Колупадий»? Хм… Тёмное какое-то место получается в славянском переводе. В греческом всё просто: «Оттуда пришёл он в Воспор, город на том берегу Понта, напротив Амиса, где и мы застали епископа Колимвадия, который знал десять языков». А вот это последнее место, о десяти языках, в славянском тексте пропущено». — «…и Колупадиа епископа, и Георгия наместника, иже от преданиа поведааху нам многа нюдеса Андрева, яже Оспорови же видевше нюдеса, яже творяаше Андреа, скоро послу шаша, яко и ти нам с поведааху. И никогда же раскол о вере прияша, показаша же нам иконы Исус-Христовы, и многы святых, воском лияныу зело дивны, яко рещи: не сътворишася от руку неловенеску. Илам, написание имущъ…» — «Что ещё за «лам»?.. В греческом оригинале здесь «ларнака», то есть «гроб». У Васильевского вообще «нам», но в скобках он дописал гадательно: “ларь”. Может, действительно, “ларь”, “ларец”?» — «…написание имущ: Симона апостола, в основании погребен в церкви Святых Апостол, имуще мощи, и дяшя нам от них. Есть же и другыи гроб в Никопса Зихиисте, написание имуще: Симона Хананитъскааго, и тъ имыи мощи. Андреа же от Востра спиде в Федесию граду имуща царя Саромата…» — «И снова пропуск! В греческом: “…спустился в Феодосию, город многолюдный и любомудрый”. Дальше оказалось, что в Феодосии жителей уверовало немного…» — «…мало же от них вероваша. И оставив я, спиде в Херсон град, якоже и ти нам поведааху. А Феудесия днесь град ни стопа человечъска в ней есть. Худоверно же племя херсоняне…» — «Ладно, уже о Херсоне началось. Но загадок тут ещё больше. Впрочем, кое-что понятно: Оспор — это Воспор, он же Пантикапей, он же древнерусский Корчев, он же нынешняя Керчь. Но с чего Епифаний решил, что Воспор лежит напротив Амиса? Он же вроде так не плавал? Воспоряне подсказали? Или амиссцы? А вот интересно, на каких же десяти языках говорил епископ Колимвадий? И почему славянский переводчик, а может, и просто переписчик, потерял эту прелюбопытнейшую подробность? А Георгий — это, конечно, никакой не наместник Воспора, а ипопсифий, как в греческом тексте, то есть выбранный, но ещё не рукоположенный епископ. На какую же кафедру его избрали? На Воспорскую, вместо старого Колимвадия-Иколампадия, или на какую-то другую, например Готскую или Фулльскую? И куда пропали из Керчи те чудесные энкаустические (“воском лияны”!) иконы? А что были они там, не удивительно: город-то находился под властью хазар, которым всё, что византийскому императору поперёк горла, было в жилу. Но почему же Епифаний думает, что царь Савромат — не важно, какой по счёту — был именно в Феодосии, хотя столица его находилась-то как раз в Воспоре-Пантикапее? Может, он нашёл в развалинах города надпись с именем этого царя?..»

Все эти вопросы навалились на Гришу тяжким грузом: он вдруг понял, что работает уже целый день, с раннего утра, когда отстоял очередь в библиотеку, и оттого страшно устал. Он открыл глаза и обнаружил, что в читальном зале остался один: все его коллеги уже сдали рукописи и разошлись по домам. Испугавшись, как бы его не лишили читательского билета за несвоевременный возврат рукописей, Гриша быстро собрал вещи, аккуратно щёлкнул медными застёжками на толстом кодексе, прикрепил к нему бумажку со своей фамилией, положил на полочку в шкаф и спешно, позабыв даже выключить свет в зале, спустился к выходу.

И тут Гришу поджидала самая большая за день неожиданность. Дверь оказалась закрыта, равно как и нелепая, неаккуратно выкрашенная мерзостной коричневой краской решётка перед ней. Вначале Гриша решил, что дежурный милиционер куда-то ненадолго отошёл и закрыл, как полагалось, решётку на замок. Впрочем, после минутного ожидания Гриша решил подёргать решётку, надеясь, что замок на неё просто накинут. Нет, замок был защёлкнут, а по внимательном осмотре он обнаружил с внешней стороны и второй замок — контрольку. Значит, хранители закрыли здание, а его просто позабыли. Что неудивительно — при таком-то отношении к читателям…

Но бардак бардаком, а Грише надо было что-то предпринимать, чтобы не остаться на ночь в плохо отапливаемом здании библиотеки. Между тем за окнами уже заметно смеркалось, от чего ему становилось ещё более не по себе в коридорах этого старого, ещё допетровского особняка. Первым делом Гриша решил поискать запасной выход, который обязательно должен здесь быть на случай пожара. После долгих поисков, пройдя тёмными извилистыми коридорами, он увидел-таки зелёную табличку с надписью: «Выход». Впрочем, радость находки оказалась недолгой, ибо дверь, как и следовало ожидать, оказалась также заперта.

Пережив первую неудачу, Гриша пришёл к мысли вылезти из здания через какое-нибудь окно. Однако все окошки в старом доме, низенькие и узкие, что на первом, что на втором этаже, оказались зарешёчены, а мысль о том, что сработает сигнализация и его схватят как похитителя рукописных сокровищ, окончательно отвратила Гришу от столь безрассудного шага. Других выходов, увы, не было. Гриша на всякий случай поискал даже лаз на чердак, и от мысли о таком выходе ему стало как-то не по себе. Он вдруг почувствовал, будто оказался в каком-то романе Эко: один в лабиринте запутанных ходов и потайных комнат с таинственными манускриптами.

От отчаяния Гриша стал барабанить по запертой двери, крича в щель:

— Помогите! Я заперт! Откройте! Выпустите меня!

Но только гулкое эхо разнесло его жалобные всхлипы по низким сводчатым коридорам тёмного дома.

«Никто не услышит!» — И тут Гришу озарило. Он улыбнулся: вот дурень, вообразил себе, что оказался в средневековом книгохранилище, а ведь на дворе уже даже не двадцатый, а двадцать первый век! Гриша взял трубку телефона, стоявшего на милицейском столе, и позвонил.

Примерно полчаса ушло на то, чтобы набрать все возможные номера: своего читального зала — из читательского билета, справочных и технических служб — из книжки, лежавшей на столе. Все найденные там внутренние номера библиотеки не отвечали. Собственный его мобильный телефон с интернетом как назло разрядился. Других часов у него не было, и Гриша не мог понять даже, сколько сейчас времени: за окнами было темно, холодный обложной дождь целый день заливал задний двор Государственной рукописной библиотеки и барабанил по стёклам.

Гриша уже не мог придумать других планов спасения из каменной западни и решил хотя бы поискать, где тут поудобнее скоротать остаток ночи. Ужас заключался ещё и в том, что завтра выходной, — а вдруг утром сюда не придёт милиционер, который казался теперь Грише кем-то вроде спасителя. С этой тревожной мыслью он поднялся по шаткой деревянной лестнице обратно на второй этаж, где топили чуть получше — скорее ради рукописей, чем для читателей. Скрип ступенек и отзвук собственных шагов в тёмном коридоре не то чтобы пугали его, но всё же вселяли некоторую смутную тревогу. Продвигаясь почти на ощупь, наталкиваясь на запертые железные двери, Гриша вдруг заметил тонкую полоску света, пробивавшуюся сквозь узкую щель. Он радостно рванулся вперёд, но почти сразу остановился, догадавшись, что это не погашенная им же самим лампа в читальном зале.