Книга Парфетки и мовешки - Татьяна Лассунская-Наркович

— С сегодняшней же ночи мы не будем спать, понимаете — мы «его» подкараулим!

— Ах, как это будет интересно! — восторженно отозвалась Замайко.

— Медам, я предлагаю всем собраться на моей кровати, — предложила Акварелидзе.

— Да, да, она крайняя, у стенки, будет самой удобной, — согласились девочки.

— А чтобы не спать, мы будем рассказывать друг другу сказки, — предложила Ганя.

— Шерочки, только, ради Бога, не страшные, — взмолилась Грибунова.

— Ах ты трусишка, а еще «его» изловить собираешься, — расхохотались девочки.

— Медам, я знаю одну чудную и вовсе не страшную сказку, — задумчиво промолвила Маруся Акварелидзе.

— Ну вот, ты первая и будешь рассказывать, — обрадовались остальные.

День медленно тянулся в томительном ожидании. Но вот уже погашено электричество, и весь дортуар погрузился в сон. Еще некоторое время Струкова чутко прислушивалась. Все было тихо; девочки ровно дышат в беззаботном сне.

Синявка осторожно вышла из дортуара и направилась к себе.

Тут девочки осторожно поднялись со своих тепленьких постелек и поспешили на кровать гостеприимной грузинки, где долго возились, пока кое-как не расселись.

— Душка, подвинься, я рядом с тобой, — прижалась к Гане Грибунова, в то время как Замайко уже прильнула с другого бока.

— Шерочки, я тоненькая, я помещусь, — и худенькая Рыкова устроилась рядышком.

— Я тебя буду держать, — Грибунова обхватила ее рукой.

— Спасибо, машер, да я и так не упаду, вот только холодно, бр-р-р! — и она заболтала голыми ногами.

— А мне хорошо, я по-турецки, — прошептала Замайко.

— Ну, Маруся, начинай, — поторопила Ганя.

— В далекой Грузии, средь высоких гор до небес жил славный царь, — шепчет Акварелидзе, и девочки ловят ее слова, зябко прижимаясь друг к другу, в то время как воображение уносит их в волшебную страну, полную чарующих красок и звуков. Они давно уже позабыли о том, что привело их в глухую ночную пору на кровать Акварелидзе; забыты все дневные волнения и тревоги, забыт и самый «домовой»…

Только Исаева напряженно прислушивается к шепоту в углу дортуара, и недобрые мысли зарождаются в ее голове: «У сиятельной-то нынче клуб целый, не иначе пирушку устроили… Вон и соседки мои обе в гости отправились. У-у, матушки мои, подождите, угощу и я вас, то-то обрадуетесь! Давно мне с Грибулькой счеты свести пора… Отомщу я тебе, мерзавка, за мой позор!» — и Исаева со злобной усмешкой беззвучно соскользнула с постели и стала потихоньку пробираться под кроватями, направляясь к болтавшим девочкам.

Вот она уже у цели; никто не заметил ее приближения.

Как зачарованные, неподвижно сидят малявки на кровати Акварелидзе, и только Рыкова болтает озябшими ногами.

«Ага, никак это Грибулька моя, ну подожди, шерочка», — и Исайка ногтями провела по подошве болтавшейся ноги.

— Ай-яй-яй! — отчаянно завизжала испуганная девочка, цепляясь за подруг.

— Соня, голубка, что ты? Христос с тобой! — Савченко обхватила ее за плечи.

— До-о-мо-вой!.. Меня… защекотал… домовой! — в панике выкрикнула Рыкова и забилась в конвульсивных рыданиях.

Одним прыжком Ганя очутилась у выключателя. Вспыхнуло электричество, и глазам девочек представилась Исаева, только успевшая шмыгнуть в свою постель.

— Вот кто пугал нас под «домового»! — в гневе воскликнула Савченко, и тут же очутилась перед Исайкой.

— Вон, сию минуту вон из нашего дортуара! — и Ганя сорвала с нее одеяло.

— Ах! — вскрикнули девочки: сорочка Исаевой, ползавшей по полу, была вся измазана грязью и мастикой.

— Вон, вон от нас! — раздавались возмущенные крики.

Поднялся страшный переполох; перепуганные девочки, не участвовавшие в «охоте на домового», спросонья ничего не могли понять.

А с кровати Акварелидзе все громче и громче доносились судорожные рыдания.

Савченко бросилась за помощью в лазарет. Липина поспешно накинула холщовую юбку и направилась к комнате Малеевой.

На миг она остановилась в раздумье… Но внутренний голос подтвердил ее правоту, и рука девочки не дрогнула, когда стуком в дверь она разбудила классную.

В дортуаре стоял невообразимый шум.

Одни толпились у кровати Акварелидзе, другие окружили Исаеву, которую не щадили в пылу справедливого негодования.

Ганя вернулась в сопровождении самой начальницы лазарета, доброй тети Клёпы.

Старушка была сильно взволнована, но отдавала свои распоряжения твердым голосом.

Подоспевшая Малеева была бледна и серьезна.

Полубесчувственную Рыкову с помощью разбуженной дортуарной Дуняши кое-как одели и перенесли в лазарет.

— Заберите от нас Исаеву!

— Мы боимся оставаться с ней, она всех нас насмерть перепугает! — кричали девочки.

— Успокойтесь, дети, — ласково сказала Малеева. — Все случившееся очень скверно, но ничего страшного в этом нет, вы можете спать спокойно.

— Уведите ее, m-lle, ради Бога, мы боимся оставаться с ней!..

— Да, ей не место среди вас, — согласилась синявка, но сердце ее сжалось тоской от сознания, что Струкова на этот раз оказалась права.

— Одевайся и иди в лазарет, — холодно велела она Исаевой.

— О!.. m-lle!.. Неужели вы верите этим трусишкам?… Они все выдумали от страха — всю ночь запугивали друг друга всяким вздором!..

— Замолчи! — строго оборвала ее Малеева.

Долго еще волновались девочки и только под утро забылись тяжелым сном.

Их разбудило печальное известие: у слабенькой Сони Рыковой открылась нервная горячка.

Глава XXX

Тревожные дни. — Простите и прощайте

В седьмом классе было необычайно тихо.

Девочки ходили подавленные тревогой.

Проходили дни, а положение больной Сони не улучшалось, по-прежнему внушая опасения.

Даже шаловливая Замайко как-то осунулась и присмирела за эти дни. Время от времени кто-нибудь из девочек вынимал свой нашейный крестик и с горячей молитвой о болящей прижимал его к своим губам.

Замайко беспокойно вертелась на своем месте, то и дело поглядывая на дверь: вот-вот должна вернуться Ганя Савченко, вызвавшаяся сбегать в лазарет и узнать, не лучше ли подруге. Мысли скачут в горячей головке Замайко; ей хочется то плакать, то молиться, хочется куда-то бежать, что-то делать, чем-то помочь… Быстро вырывает она листок из тетради и набрасывает несколько сложившихся в уме строк.

— Душка, что ты тут пишешь? — шепчет ей на ухо Арбатова.

— На, прочитай…