Книга Вторжение. Взгляд из России. Чехословакия, август 1968 - Йозеф Паздерка

Директор завода Зденек Байер пригласил Иванова к себе. Поинтересовался планами, спросил, не может ли он быть чем-нибудь полезным. И предложил: на время, пока все успокоится, поселить Иванова и Туминского с семьями в безопасном месте. Специалисты поблагодарили, но отказались, опасаясь стать заложниками непредсказуемых обстоятельств. При их осложнении потом доказывай своему руководству и в советском посольстве, чем они занимались, неизвестно где.

Из записок А.В. Иванова:

Ситуация была более чем идиотской: мы оказались в полной изоляции от своих, находясь за 300 км от них в стране, которая в одночасье из почти родной стала чужой. Проходившие войска были не в счет – у них была своя задача, и мы были им совершенно не нужны – и не располагали никакой информацией о вероятностях последующего изменения обстановки и наших действиях в связи с этим. Cо мной были двое детей – школьников (6-й и 9-й классы) и жена. Коллега крыл на чем свет стоит генерала Ямщикова (А.М. Ямщиков был представителем главнокомандующего Объединенными войсками стран Варшавского договора в Праге – Л.Ш.), который говорил когда-то о создании системы оповещения, но, как часто на Руси водится, ничего практически не сделал. А таких, как мы, постоянных представителей (не считая туристов) по территории страны было разбросано более сотни.

И когда сейчас мои соотечественники негодуют по адресу Чехии, вступившей в НАТО, я только удрученно вздыхаю. Безусловно, я тоже против того, чтобы границы НАТО придвинулись непосредственно к границам моей России. Однако давайте будем честными перед самими собой. Если к вам в дом входит сосед, которого ты считал – а он при этом все время старался казаться – лучшим другом, и говорит: а теперь ты будешь жить только так, как я тебе велю, что вы на это скажете? И я, видевший в конкретном натуральном выражении всю мерзость попрания веры в мудрость и искренность «старшего брата», могу сказать: нет у них оснований верить нам. Ну нет! Как бы мы того ни хотели[192].

Пражская весна – прообраз перестройки

Вторжение войск в Чехословакию заставило задуматься о профанации идеалов, в которые многие у нас, особенно на периферии, долго и бездумно верили. Пусть речь о сравнительно небольшой части советского гражданского общества, но власти на нее рассчитывали, как на политически надежный слой. К нему принадлежали и те безвестные наши соотечественники, кому выпало стать невольными участниками или свидетелями тех событий. Потрясение от увиденного, интенсивное обсуждение ситуации с теми, кому доверяли, долго оставалось в центре умственной и эмоциональной жизни этих людей, близкого им окружения, а через них в определенной степени – значительной части советского общества конца 1960-х и последующих годов. Это стало одним из толчков к трансформации умонастроения масс, к новым политическим и социальным ожиданиям. И неизбежно ускоряло разбалансированность существующего строя. Чехословацкий курс на «социализм с человеческим лицом», официально отвергнутый Кремлем, преданный анафеме, для многих оставался надеждой и прообразом грядущей перестройки.

Не возьмусь утверждать, что чехословацкие события 1968 года разбудили дремавшую российскую глубинку, окраины огромной страны. Но они многих заставили чуть шире открыть глаза. А просыпаться, протирать глаза, страна от края до края начала двадцать лет спустя, когда ее сыновья стали возвращаться из Афганистана в цинковых гробах.

Но это уже другая история.

«Для нас это был рубежный день»

Беседа с Арсением Рогинским[193]

Арсений Борисович Рогинский (р. 1946) – историк и общественный деятель. Его отец, ленинградский инженер, был арестован в 1938 году по политическому обвинению. Арсений Рогинский родился в Вельске (Архангельская область), где отец жил после освобождения из лагеря. В 1951-м отец Арсения был вновь арестован и погиб в тюрьме.

В 1956-м семья вернулась в Ленинград, а в 1962-м Рогинский поступил на филологический факультет Тартуского университета (Эстония); учился у проф. Ю.М. Лотмана. Закончил университет в 1968-м, работал в лениградской Публичной библиотеке, затем – школьным учителем. Опубликовал в научной периодике ряд статей, посвященных истории освободительного движения в России.

С 1976 года Рогинский вместе с несколькими друзьями издавал неподцензурный исторический альманах «Память», где публиковались статьи, воспоминания, документы и другие материалы по истории России ХХ века, связанные с запретными для советской историографии темами – политическими репрессиями, гонениями на независимую культурную и научную мысль и т. д. В августе 1981 года был арестован и приговорен к 4 годам лагерей за «незаконное» проникновение в государственные архивы. Отбывал срок в лагерях Коми, Кировской и Мурманской областей. Выйдя на свободу в 1985-м, вернулся к научной деятельности.

В 1988-м включился в движение «Мемориал», стал одним из руководителей Международного общества «Мемориал», возглавил его Научно-исследовательский и просветительский центр в Москве. С середины 1990-х – председатель правления Международного общества «Мемориал». Автор или соавтор ряда ключевых публикаций по истории сталинского террора.

Все эти события приходятся на годы моего формирования, на мое студенчество.

Бывают разные эпохи. Бывают эпохи, в которых много воздуха, и бывают эпохи, из которых как будто бы выкачивается воздух, так что дышать становится почти что нечем. Старшие классы школы в Ленинграде, начало учебы в университете – это годы, наполненные воздухом. Ощущение свободы – свободы говорения, свободы обсуждений – только прибавлялось. Вдобавок старшие годы школы – это были годы «реабилитанса»; для меня это было важно по личным причинам. Еще 1962-й – это публикация солженицынского «Одного дня Ивана Денисовича». Это я уже первокурсник, мне очень мало лет, всего шестнадцать, но я очень хорошо помню, как читалась эта повесть, все разговоры вокруг нее.

Нет, нельзя сказать, что снятие Хрущева в октябре 1964-го было каким-то знаком, что одна эпоха кончилась, а другая началась. Кто-то, наверное, так и понимал, но этот воздух свободы, он еще оставался. И даже в 1965-м, 1966-м, 1967-м выходило много замечательных произведений, которые потом перестали выходить. Это были годы расцвета «Нового мира», журнала, где печатались главные свободолюбивые произведения. Кинофильмы выходили замечательные. Это с одной стороны. А с другой стороны… Не то чтобы нам казалось, что пространство свободы сжимается, нет. Но нарастало ощущение какой-то тревоги. Очень важным событием для меня и для моего поколения, для людей, причастных к миру культуры, литературы, был арест Бродского в феврале 64-го, еще при Хрущеве, в марте – суд над ним и приговор к ссылке за тунеядство. Появилась запись суда над Бродским – это был первый правозащитный самиздат. Потом этот жанр – записи судов – стал хрестоматийным. Но запись суда над Бродским была первой, мы это читали и переживали очень остро.