Книга Вторжение. Взгляд из России. Чехословакия, август 1968 - Йозеф Паздерка

Оказалось, Коваленина тогда за вольномыслие исключили из партии и уволили из института. Он устроился куда-то на завод, потом его взяли в свою бригаду сахалинские рыбаки. Не нашел он утешения и в Одессе. Похоронил жену, оба сына и их семьи остались в России, живет на Украине один. Гонениям за сочувствие Пражской весне подверглись и его сахалинские друзья – доцент кафедры литературы В.С. Агриколянский и заведующий кафедрой профессор М.В. Теплинский – цвет островной интеллигенции.

Вчера гости, сегодня оккупанты

В литературе о событиях 1968 года нет или почти нет сведений о том, как воспринимали случившееся советские граждане, еще до событий направленные в Чехословакию в рамках двустороннего и международного сотрудничества. На чехословацких предприятиях и в учреждениях ко времени ввода войск работало больше ста наших соотечественников. Речь не о дипломатах, cотрудниках госбезопасности, других чиновниках высокого ранга, разделявших с кремлевской властью ее мессианские идеи, но об обычных советских специалистах, часто из провинциальных городов. Хорошие профессионалы, не страдавшие столичным снобизмом, они легко находили общий язык с чешскими и словацкими коллегами, дружили семьями. Их какие чувства обуревали, когда в чужом краю они увидели родные танки и реакцию чехословацких коллег?

Этот аспект приоткрыла переписка с нижегородцем Аркадием Васильевичем Ивановым, военным представителем ВВС на Горьковском (Нижегородском) авиастроительном заводе. В 1967 году он был направлен в Чехословакию для контроля качественного изготовления учебных самолетов Л-29 для авиаучилищ и аэроклубов СССР. Самолеты собирали на чешском заводе «Лет» вблизи Угерске Градище на реке Мораве, в 300 километрах от Праги. Иванов и Вацлав Петрович Туминский, его коллега и земляк, там жили с семьями. В московских организациях, готовивших их к отъезду, им рекомендовали быть сдержанными, острожными в знакомствах, что само по себе настораживало обоих, до той поры уверенных, что едут в страну не просто дружественную, но братскую.

По прошествии лет Иванов стал приводить в порядок свои чехословацкие дневники. С его разрешения попытаюсь кратко, в сокращениях, изложить ряд эпизодов из рукописи, расширяющих, на мой взгляд, наши представления о психологических аспектах отношений между чехами и словаками, с одной стороны, и работавшими в их стране россиянами, с другой стороны. С момента приезда в Чехословакию семья Ивановых, как и три года жившая до их прибытия семья Туминских, как и все работавшие там советские специалисты, постоянно ощущали заботливое, уважительное к себе отношение.

На 21 августа на заводе «Аэро» в местечке Водоходы под Прагой намечалось совместное советско-чехословацкое техническое совещание. Иванов должен был участвовать в совещании с группой работников завода «Лет». В четыре часа утра его разбудил не будильник, поставленный на это время, а звонок директора местного авиационного приборостроительного завода. «Товарищ Иванов, войска пяти государств пересекли государственную границу Чехословакии…» Проснулась жена: «Куда же ты поедешь?» – «Но я должен!»

Наши чехословацкие коллеги и сами не опаздывают, и опаздывающих не любят. Что-то пожевал (не елось!) и в 5 вышел на улицу. Машина «шкода» стояла на условленном месте. Поздоровался. Мне, как обычно, вежливо ответили. Я был в машине четвертым пассажиром. Поехали. Спустя какое-то время я услышал вопрос, который потом, на протяжении многих недель, то и дело настигал меня в Чехословакии в различных ситуациях. «Товарищ Иванов, зачем ваши войска пришли к нам?» Эх, кто бы мне это да объяснил!

«Контрреволюция…» – неуверенно произношу я. «Где и в чем вы ее видели? Разве к вам и Советскому Союзу мы плохо относимся? Разве вы видели у нас какие-то беспорядки? Кому мы мешаем? Мы хотим сами навести у себя порядок, своими силами!» Слова были недоуменными, тон – обиженным. Разговор при этом велся корректно, без надрыва и грубостей. В машине я чувствовал себя не очень уютно. Как часто в тяжелую минуту те, кто так любит напоминать о чувстве долга и патриотизме, кто манипулирует именем и мнением народа, бросали (в который раз!) своих сынов на произвол судьбы. Имею в виду тех сограждан своих, которые, подобно мне, оказались тогда заложниками совершенно до тех пор не предполагавшейся ситуации. К подобному нас не готовили.

Когда проехали Брно, остановились позавтракать у первого попавшегося на пути сельского ресторанчика. В конце короткой улицы увидели возбужденных людей с плакатами. Сев за столик, заказали шпекачки и кофе. И тут в зал вошел молодой человек с большим листом. Собирает подписи под протестом против советской оккупации. Все подписывались с энтузиазмом, громко возмущаясь приходом войск. Сборщик подписей обходит столы, приближаясь к Иванову и его чешским коллегам.

Я внутренне сжался, понимая всю сложность ситуации. Я не собирался подписывать протест против своего правительства и руководства партии (хотя внутренне был не согласен с их решением). И я был русский, т. е. для чехов – в этой ситуации – оккупант: первые несколько слов при объяснении со сборщиком подписей, и акцент выдал бы меня. И еще. Отправляясь на официальную деловую встречу, я надел строгий черный костюм с белой рубашкой и неброским галстуком, а на левом лацкане костюма был прикреплен профиль Ленина, который я снимать не собирался, и он мог быть дополнительной «дразнилкой». И здесь спутники преподали мне урок порядочности, нравственности и культуры. Когда сборщик подписей почти подошел к нашему столу, один из моих спутников сказал: «Мы уже подписывались». И сборщик повернул к другим столам.

По площадям и улицам шли советские танки, но за всю обратную дорогу, вспоминает Иванов, не было ни упреков, ни тем более ругани в его адрес за деяния советского руководства. Они еще дважды останавливались поесть, и оба раза спутники избавляли нижегородца от необходимости объясняться с официантами, чтобы акцент его не выдал. На обратном пути Иванова подвезли прямо к дому и, расставаясь, обменялись с ним рукопожатиями.

Жена Иванова, хорошо помнившая Отечественную войну, утром взяла сумки и отправилась в магазин закупать продукты: неизвестно, что их всех ждет. Продовольственный магазин от дома в полусотне шагов. Улица, по которой она шла, уже запружена танковой колонной. Обычно очередей к магазину не бывало, но в этот день у входа стояли толпы. Она поздоровалась, как всегда, и молча встала в конец очереди. Ожидала, что возмущенные чужими войсками люди начнут негодовать по ее адресу или по адресу ее страны, а может, и погонят из очереди. Но люди были спокойны. В магазине она спросила кассира, может ли она купить продукты. Целый год она ходила в этот магазин, продавцы ее хорошо знали. Вышел заведующий магазином, поздоровался, взял из ее рук плетеную корзинку, пошел с ней вдоль полок с продуктами. Несмотря на протесты женщины, он помогал ей укладывать в корзину продукты, на которые она показывала. Помог переложить продукты в ее сумку и, как обычно, просил приходить еще. А советские танки, – потом будет вспоминать Иванов, – колонна за колонной, все шли мимо магазина, мимо очереди при входе.

К советским специалистам пришел главный инженер завода «Лет» Ладислав Черноцкий. У него был неплохой русский язык, но в этот раз он перешел на чешский. Поговорили о том, что происходит, а под конец разговора он положил на стол красную коробочку, которую все время держал в руках. «Я протестую против оккупации, – сказал главный инженер, – и прошу вернуть вашему правительству медаль, которой оно меня наградило». «Пришлось и эту пилюлю неуважения к нашей Родине (увы, заслуженную, но не нами заработанную) – проглотить».