Книга Иван, Кощеев сын - Константин Арбенин

— Нету, — отвечает невидимый секретарь. — Искомое не имеет места быть.

— Как так? — удивляется чёрт как-то не совсем искренне, будто он всё заранее знал. — Аллё, картотека!

— Нету, — повторяет голос. — Искомое не имеет места быть. Желаете повторный запрос?

— Желаем, — говорит в запале чёрт, Горшене рукой машет. — Попробуйте с большой буквы. Тебе, мужик, справедливость с большой буквы нужна?

— Можно и с большой, — огорчается Горшеня. — Мне бы хоть какую…

Повторилась архивная трескотня ещё раз — пуще прежнего всё закружилось и задзынькало. Некоторые ящики даже из ячеек своих вылетали и с другими местами менялись. А искомого опять не нашли!

— Извини, мужик, — разводит руками чёрт и в изнеможении в кресло бухается. — Не могу я твой последний запрос выполнить. Знать, ответ на него в верхней канцелярии хранится, а мы — не того, не компетентны.

Горшеня вздохнул и улыбается глуповато: понятное дело, не всё сразу. Грех жаловаться — и так многое получил, а тут ещё справедливости захотелось! Пожадничал, надо полагать, в своих запросах, вот и получил кукиш на десерт.

25. Тут и там

«Ну здравствуй, бессмертие» — шепчет себе под нос Иван. А бессмертие ему не отвечает — знать, невежливое попалось. А может, это не бессмертие вовсе? Иван руки от ушей убрал, прислушался. Кругом тишина, только помятый секретарь в ногах поскуливает жалобно, по-собачьи. Иван тогда и глаза открыл, но поднять их не решается, смотрит себе под ноги. И тут вообще у него в голове какое-то вскипание мыслей пошло, потому как ковёр, на котором он всё это время стоял, показался ему до умопомрачения знакомым. Иван аж пошатнулся от догадки! Оглянулся на палача, сосчитал стрельцов — и вдруг всё сразу понял, всю диспозицию оценил. Никакое это не бессмертие, а самая что ни на есть жизнь вокруг него пульсирует и нежданные сюрпризы объявляет!

Иван только теперь решился в королевскую сторону взглянуть — и сразу же со взглядом Фомиана встретился. А взгляд этот полон растерянности и страха, нешуточная трагедия в нём сквозит. И есть отчего впасть королю в такую смурь: все кругом молчат, народ не рукоплещет, вельможи залегли в сомнительных позах! Вот и смотрит король на Ивана, будто просит у него поддержки — всяких там аплодисментов, восхвалений, привычного общественного признания. А Иван глядит в ответ на него по-человечески, без умилённого чинопочитания, как никто ещё на Фомиана Уверенного глядеть не смел, и растерявшегося правителя подбадривает:

— Ты, ваше величие, того… не теряйся, всё наладится ещё. Прощай!

Сказал, а потом плаху схватил обеими руками и с помоста её долой сбросил. Стрельцы, которые вокруг Ивана стояли, позапрыгивали на ковёр, а палач-тонконог нагнулся и какие-то слова ковру говорить стал тихим женским голосом.

И вот на глазах у изумлённого короля и его не менее изумлённого народа ковёр резко поднялся с эшафота в воздух, завис на какие-то секунды, а потом стремительно взмыл вверх — прямо с находившимися на нём Иваном, бывшим инквизиторским секретарём, лжепалачом и семью лжестрельцами. И сделав пару разгоночных кругов над площадью, набрал тот чудо-ковёр высоту и улетел прочь — только и видели его!

— Устал я с непривычки, — говорит чёрт Горшене. — Давай, мужик, закончим поскорее наши делишки. Задавай ещё один вопрос заместо справедливости, и разойдёмся обоюдобыстро.

— Ещё? — недоумевает Горшеня, чёлку почёсывает. — Да мне, вроде того, ничего более не надобно. Разве что про погоду узнать — как оно там, на родине-то?

— Про погоду не считается, — вертит чёрт башкой. — Да и зачем тебе про погоду-то? У тебя ж окромя этих портянок никакого зимнего обмундирования нет, сплошной демисезон.

— Не скажи, ваше благородиё, — улыбается Горшеня. — Мужику погода всегда в интерес. От погоды и день пляшет, и душа тон берёт.

— Погода нормальная, — говорит чёрт и документ какой-то из стола вытаскивает. — Вот, раз тебе больше ничего не надо, — подписывай и адьё.

— Какое такое «адьё»? — не понимает Горшеня.

— Подписка о неразглашении, — отвечает чёрт. — Будут тебя на твоей земной родине спрашивать, мол, где был да чего видел, — ты одно говори: ничего не помню. Если сильно насядут, говори: тоннель видел белый, и я — ты то есть — по этому тоннелю лечу куда-то с провожатым неизвестной наружности. И всё, больше чтобы никакой информации, а то всех подведёшь, и себя в первую очередь. Понял?

— Как не понять, понял, — соглашается Горшеня, берёт из прибора самописное перо и в документе ставит свою корявенькую подпись. — Спасибо тебе, ваше благородиё.

Чёрт бумагу в стол убрал, шестипалые ладони замочком сцепил, глядит на Горшеню стеклянным глазом — видать и взаправду устал очень. Горшеня помялся немного и спрашивает:

— Ну что, ваше благородиё, можно идтить?

— Ступай, мужик, — отвечает чёрт. — Коли у тебя больше вопросов нет и все пожелания кончились. Или ещё что осталось?

— Нету, — разводит руками Горшеня. — Всё, что надо было, выведал. За то тебе, ваше благородиё, большое моё спасибо и низкий поклон. И за лёгкий пар бесенятам твоим отдельное мерси. А также за науку и за погоду спасибо. За всё, в общем…

Поклонился Горшеня, а чёрт рукой махнул ему на дверь: мол, нужны мне твои поклоны. А как только Горшеня развернулся, снова к нему губы тянет, засасывает.

— А что, мужик, — оживился заново и сощурил свои чертячьи глазки, — разве не охота тебе узнать, как там, в Раю, твоя зазноба поживает? Повидаться с женою своей разве нету желания?

Горшеня сердцем замер, лицом дрогнул. Ноги у него как костыли сделались — не слушаются; оттого не развернуться ему лицом к искусителю. А чёрт ещё пуще ухмыляется, прямо в спину Горшене самую мерзкую рожу корчит:

— Чего ж ты про неё не спрашиваешь, чего же свидания-то не просишь?

Горшеня с лица спал, бледность его захлынула, затылок у него вспотел пятью крупными градинами. Чуть было портянки драгоценные из рук не выронил.

— Что же, — жуёт ртом слова, — неужто… возможно? Разве ж положено?

Чёрт забежал вперёд, своё крашеное рыло к Горшениным глазам приблизил, щурится, лукавыми бельмами в самое нутро всматривается.

— Да нет, — говорит, — не положено, мужик. Не положено.

Горшеня зубы стиснул, подбородком дрожит.

— Чего ж спрашиваешь…

Чёрт к главной двери подошёл, шпингалет защлкнул, копытами — цоп-цоп.

— В том то и дело, что не положено, — опять говорит. Да прибавляет: — Ежели узнают — головы мне не сносить. Останусь на веки вечные чёртом, никогда природу не изменю. Помни это, мужик, — и другую дверь — потайную, средь стеллажей — отворяет.

Глядит Горшеня, а там стоит его земная невеста, вечная его жена — Аннушка покойная.

— Три минуты у вас, — говорит чёрт, а сам в другой конец кабинета отходит, кривыми ногами загребает. Повернулся к стеллажам, вытянул ящичек, карточки в нём перебирает — занят вроде.