Книга Счастливчики - Хулио Кортасар

Оставив Мохнатого растолковывать доктору Рестелли, почему «Бока Юниор» должна была на чемпионате обойти всех, он решил пойти в каюту переодеться. Ему стало смешно, когда он подумал, какие туалеты можно будет увидеть сегодня вечером; бедняга Атилио скорее всего явится без пиджака, и метрдотель скроит типичную мину, с какой слуги (с одной стороны довольные, а с другой — шокированные) наблюдают за деградацией своих хозяев. Он почувствовал: надо вернуться, вернулся и снова вступил в разговор. И как только ему удалось прервать спортивные излияния Мохнатого (встретившего в лице доктора Рестелли осмотрительного, но энергичного заступника команды «Феррокариль Оэсте»), он как бы между прочим заметил, что пора идти переодеваться к ужину.

— Вообще-то довольно жарко, чтобы одеваться по-настоящему, — сказал он, — но будем уважать морские традиции.

— Что значит — по-настоящему? — растерялся Мохнатый.

— Я хочу сказать, надевать неудобный галстук и пиджак, — сказал Рауль. — Делается это ради дам, разумеется.

Оставив Мохнатого в глубокой задумчивости, он поднялся по трапу. Полной уверенности, что он поступил правильно, не было, однако с некоторых пор он стал склонен сомневаться в правильности почти всех своих поступков. Если бы Атилио предпочел явиться к ужину в полосатой тенниске, это его личное дело; все равно метрдотель или кто-то из пассажиров дали бы ему понять, что он неправ, и бедный парень почувствовал бы себя совсем скверно, если бы, конечно, не послал их куда подальше. «Я руководствуюсь исключительно эстетическими мотивами, — подумал Рауль, находя забавной эту мысль, — но пытаюсь придать им социальный характер. Верно лишь одно: меня выводит из себя все, что выбивается из ритма, из стройной системы. Тенниска несчастного парня испортила бы мне удовольствие от potage Hublet aux asperges[49]. Кстати, освещение в столовой довольно скверное…» Взявшись за ручку двери, он поглядел в сторону перехода, соединяющего оба коридора. Фелипе резко остановился, покачнулся. Он был словно не в себе и, казалось, не узнал Рауля.

— Привет, — сказал Рауль. — Целый день тебя не видел.

— Это… Какой я дурак, не в тот коридор зашел. Моя каюта на другой стороне, — сказал Фелипе и стал поворачивать назад. Свет упал ему на лицо.

— Кажется, ты перегрелся на солнце, — сказал Рауль.

— А, ерунда, — сказал Фелипе, пытаясь взять угрюмый тон, но у него не очень получилось. — В клубе я целыми днями торчу в бассейне.

— В твоем клубе нет такого морского ветра, как здесь. Ты хорошо себя чувствуешь?

Он уже подошел к нему и дружески заглянул в лицо. «Что он ко мне привязался», — подумал Фелипе, и в то же время ему льстило, что Рауль снова заговорил с ним этим тоном, после того как кинул ему такую подлянку. Он кивнул и развернулся окончательно в сторону перехода, но Рауль не хотел отпускать его в таком состоянии.

— Наверняка, ты не захватил никакой мази от ожога, если только твоя мама… Зайди ко мне на минутку, я дам тебе мазь, намажешься перед сном.

— Не беспокойтесь, — сказал Фелипе, прислоняясь плечом к переборке. — Кажется, у Бебы есть какая-то гадость для этого.

— Все равно возьми мою, — настаивал Рауль, пятясь назад, чтобы открыть дверь каюты. Он увидел, что Паулы нет, но свет она оставила включенным. — И еще у меня есть для тебя одна вещь. Зайди на минуту.

Фелипе, похоже, решил остаться в дверях. Рауль искал что-то в несессере и знаком пригласил его войти. Он вдруг понял, что не знает, что сказать ему, как побороть эту враждебность обиженного щенка. «Какой же я дурак, сам виноват, — думал он, роясь в ящике, набитом чулками и носовыми платками. — Как он переживает, боже мой». Он выпрямился и повторил приглашение. Фелипе сделал шаг, другой, и только тогда Рауль заметил, что он шатается.

— Мне сразу показалось, что тебе нехорошо, — сказал он, придвигая ему кресло. Ногой захлопнул дверь. Принюхался и расхохотался.

— Значит, солнце из бутылки. А я-то думал, что перегрелся… А что это за табак? От тебя несет спиртом и табаком страшно.

— А что страшного, — пробормотал Фелипе, борясь с подступающей тошнотой. — Пропустил стаканчик, покурил… Ничего страшного…

— Ну, конечно, — сказал Рауль. — Я совсем не собирался тебя упрекать. Но смесь солнца со всем остальным — взрывоопасная. Я бы тебе рассказал…

Но ему вовсе не хотелось ничего рассказывать, хотелось просто смотреть на Фелипе, а тот, побледнев, уставился на иллюминатор. Так они молчали некоторое время, и это время Раулю показалось долгим и прекрасным, а у Фелипе оно плясало перед глазами вихрем из красно-синих точек.

— Возьми эту мазь, — сказал наконец Рауль, вкладывая ему в руку тюбик. — У тебя плечи, наверное, все обгорели.

Фелипе машинально расстегнул рубашку и посмотрел. Тошнота проходила, вместо нее он ощутил злорадное желание промолчать, ничего не рассказывать про Боба, про встречу с Бобом, и про стакан рома. В конце концов, это только его заслуга, что он… Ему показалось, что у Рауля немного дрожат губы, и он с удивлением посмотрел на него. Рауль, улыбаясь, выпрямился.

— После этого, я думаю, ты будешь спать хорошо. И возьми вот это, обещания надо выполнять.

Фелипе взял трубку плохо слушавшимися пальцами. Никогда он не видел такой красивой трубки. Рауль, стоя к нему спиной, доставал что-то из кармана висевшего в шкафу пиджака.

— Английский табак, — сказал он, протягивая ему ярко разрисованную коробку. — Не знаю, есть ли у меня чистилки для трубки, но пока будешь брать мою, когда понадобится. Нравится?

— Само собой, — сказал Фелипе, с уважением разглядывая трубку. — Зря вы мне ее даете, она слишком хорошая.

— Потому и даю, что хорошая, — сказал Рауль. — И чтобы ты простил меня.

— Вы…

— Я даже не знаю, почему так сделал. Мне вдруг показалось, что ты еще мал для заварушки, которая может случиться. А потом подумал и пожалел. Ты меня прости, Фелипе, и давай будем друзьями.

Тошнота опять возвращалась, на лбу выступил холодный пот. Он успел спрятать трубку с табаком в карман и с трудом выпрямился, покачнулся. Рауль подошел и протянул руку, чтобы поддержать.

— Мне… мне надо в туалет на минуту, — пробормотал Фелипе.

— Ну конечно, — сказал Рауль, поспешно открывая перед ним дверь. И снова закрыв дверь, прошелся туда-сюда по каюте. Послышалось журчание воды в умывальнике. Рауль подошел к двери ванной, взялся за ручку. «Бедняга, он может удариться», — подумал он, но понял, что лжет себе, и закусил губу. Если он откроет дверь и увидит… Но Фелипе может и не простить ему унижения, разве что… «Нет, пока еще нет», он там, наверное, блюет над умывальником, нет, лучше оставить его одного, а вдруг он потеряет сознание, упадет и ударится головой. Да не упадет он, скучно так врать самому себе, выдумывать предлог. «А как ему понравилась трубка, — подумал он, снова начиная кружить по каюте. — Теперь ему будет стыдно, что он забрался в мою ванную… Стыд будет мучать его, и от стыда он будет огрызаться, но, может быть, трубка, может быть, трубка…»