Книга Фазовый переход. Том 2. «Миттельшпиль» - Василий Звягинцев

– Какой там склероз, – отмахнулся Удолин. – Принцип неопределённости всего лишь. О котором мы, в сущности, и говорим. Либо достоверна личность, с которой я общаюсь, но прочие факторы пребывают в динамике, либо наоборот. Вот согласитесь, об обстоятельствах нашего, гм, скажем так, расставания на «второй Земле» у нас с вами сохранились не совсем совпадающие воспоминания?

– Не могу спорить. И это уже не в первый раз. А обстоятельства вашего спасения из лап Агранова не рознятся, ни у нас с Андреем, ни у вас, ни у Якова[99]. Это как?

– И об этом мы рассуждали. Это ведь было наше первое знакомство? Эрго, никаким коррекциям извне оно не подверглось и не могло подвергнуться. А вот каждая последующая встреча уже происходила в контексте предыдущих, подвергалась воздействию колебаний мирового эфира в той или иной степени. В общем, такая же разница, как при просмотре кинофильма-экранизации известной пьесы и посещении разных её постановок на театре. Даже если артисты те же, и режиссёр, текст канонический, однако… А если режиссёр поменяется, да актёры начнут дурака валять, отсебятину нести…

– Это только нас с вами касалось? – заинтересовался Новиков. В этом аспекте они проблему, пожалуй, не обсуждали.

– В интересующем вас смысле – пожалуй. Если меня устранить, получится просто другая пьеса.

– Но мы в данный момент, – Андрей для убедительности даже пристукнул ладонью по столу, – на той же исторической последовательности, как нам кажется…

– А почему, если не секрет, у вас именно сейчас этот вопрос возник? И весьма остро, раз меня на краю света, причём в буквальном смысле, разыскать не затруднились. За что я вам, кстати, весьма благодарен. – Он осмотрелся по сторонам и, отставив левую руку с зажатой между пальцами сигарой, снова потянулся к графинчику. – В вашем форте иногда такая «вельтшмерц»[100]накатывает. Всё же пятьдесят парсеков от ближайшего человеческого жилья – многовато. На психику давит…

– Временной перепад на удивление крутым оказался. Раньше несколько дней, ну неделя деформации, а тут – целых два года. Вот изменения в глаза и бросились, – ответил на содержательную часть тирады Удолина Андрей.

– Это для кого как. Для меня – месяца полтора мы не виделись. Для супруг для ваших, – он изобразил полупоклоны в сторону каждого из друзей, – примерно столько же. Для Воронцова с пароходом – даже не берусь сказать. А если конкретно вот здешнюю Москву брать и параллель императорскую, для тех, кто в них безвыездно пребывал, тут да, те самые два года и получаются.

– И вы, репатриировавшись с Валгаллы, ничего не замечаете? Сюда вы вернулись или в какое-то другое измерение?

– В данный момент? Нет, не замечаю. Только вы неправильно вопрос ставите. Так астрально-эфирно сложилось, что освоенные нами сюжеты, альтернативы, как вы выражаетесь, в которых мы как бы «прописку» имеем, для нас уже по-любому жёстко фиксированы. Помните про «скорпиона в янтаре»? Этот янтарь вы теперь можете хоть на другой конец земли пересылать, в золото, серебро или платину обрамлять – скорпиону не холодно и не жарко. Улавливаете? Вот когда и если он из своего янтаря выберется – тогда для него что-то новое и интересное может начаться… Если от соприкосновения с воздухом иных эпох тут же в прах не рассыплется…

– Да, наговорили вы, Константин Васильевич, – покачал головой Новиков. – То в лес, то по дрова…

– А чем дальше в лес, так не лучше ли ну его на хрен? – добавил Шульгин, тоже закуривая. С Удолиным разговаривать, конечно, интересно и полезно, познавательно зачастую, но уж больно утомительно.

– Не в нашей воле, увы, Александр Иванович. Но мы так и не добрались до сути вашей проблемы, коллеги. Что вас, так сказать, непосредственно подвигло призвать меня из космических далей?

– Помните Радищева? «Поглядел я окрест, и душа моя уязвлена стала»? – осведомился Новиков, машинально, как советский разведчик в Германии, разминая сигарету.

– Помню, конечно. А какое отношение? Здесь, по-моему, не в пример приличнее, чем на дороге из Петербурга в Москву, да ещё в восемнадцатом веке поздней осенью…

Далеко не чужд красот слога и воображения господин профессор.

– Понимаете ли… Там, в ваших эмпиреях, – Шульгин указал сигаретой на потолок, где действительно плыли облака по синему небу и парили какие-то амурчики с ангелочками, – не до злобы текущего дня. А здесь, на земле… Оставили мы младших товарищей без присмотра, они и пустились во все тяжкие. Опять мир на грань гражданской войны вкупе с третьей мировой ядерной поставили. Не по своей вине, – тут же оговорил он, – а исключительно естественной логикой катящегося под гору автомобиля без руля и тормозов…

– Вот как? А я и вправду ничего не заметил. Значит, эфир ещё недостаточно возбудился и возмутился. Но я вашему чутью и стратегической оценке вполне доверяю. И что в итоге? Коньячку извольте вам плеснуть? Весьма недурственный продукт.

– Семь тысяч рублей бутылка стоит, – улыбнулся Новиков, с интересом ожидая, среагирует ли профессор нужным образом.

Не подвёл. Тоже расплылся в улыбке:

– И стоит того, сын мой, и стоит… В царских рублях, может, дороговато было бы, а в нынешних – ничего.

– А в итоге, Константин Васильевич, сидим мы и размышляем. Никаких иных путей к нормализации обстановки что в России, что на планете Земля в целом не просматривается, кроме как…

– «Приказ принять решительные меры и гарнизон к присяге привести…» – процитировал Новиков. – В этом примерно роде. Кардинально решить вековую проблему. Хирургически, если угодно. Течение истории показало, что приличным образом сосуществовать англосаксонская цивилизация с российской не могут. При этом постоянная агрессия, политическая, экономическая, да и военная, исходят только с одной стороны. Россия уже триста лет только и повторяет: «Давайте жить дружно», моментами уподобляясь в некотором смысле обычному юродивому, напрочь выпавшему из реальности. Терпеть такое положение уже просто бессмысленно. Не проще ли оправдать возлагаемые на нас надежды и сделать уж то, чего от нас веками ожидают?

– Уничтожить англосаксонский мир? – не в шутку заинтересовался Удолин.

– Не так, чтобы совсем, – пожал плечами Шульгин. – Сердца наши полны жалости. Просто отнять у них все опасные предметы, которыми они так упоённо размахивают, и чётко очертить границы, внутри которых они могут реализовывать своё «стремление к счастью». Ничего больше. США – «Америка для американцев», от канадской границы до мексиканской. Гавайи и Аляска – уже лишнее. Их гордым «кузенам» привычный слоган оставить: «Правь, Британия, морями!» Но какими? Ирландским и половиной Северного. Вполне достаточно для самоуважения и прибрежного рыболовства.