Книга Кровавый омут - Фрэнсис Пол Вилсон

— Слава богу!..

— Когда ты узнала?

— Сегодня утром.

— И за всю дорогу словом не обмолвилась? Почему?

— Собиралась сказать, только...

— Что?

— Не знала, как ты среагируешь.

С ума можно сойти!

— Неужели думала, будто я тебя брошу? Почему, черт возьми?

— Потому что, если не бросишь, тебе придется изменить образ жизни.

— Эй! — Он крепче ее обнял. — Я тебя не брошу. Сменю все, что угодно. А если бы — просто допустим — удрал, что в ты сделала? Прервала бы беременность?

Она резко выпрямилась, сверкнув на него покрасневшими глазами:

— Аборт? Никогда! Это же мой малыш!

— И мой тоже. — Невозможно представить, чтоб кто-то убил его собственного ребенка. Он еще сильней ее стиснул. — Я стану папочкой. Я! Не могу поверить... А ты точно уверена?

Джиа кивнула:

— Анализ подтвердил.

— Ух ты! — Джек расхохотался. — Слов даже не подберу. Ух ты — лучше не скажешь! Маленькая частичка меня будет ходить, болтать, расти...

Частичка останется после него, открыв путь в бесконечность. Изумление переполняло его, придав новые силы...

Автомобильный гудок вернул Джека на землю.

Здоровенный парень в маленькой «киа» ткнул пальцем в его машину и крикнул:

— Едешь или остаешься?

Он махнул рукой и выехал со стоянки.

— Каким будет маленький Джек, как по-твоему?

— Маленький Джек? Почему ты решил, что будет мальчик?

— Если будет девочка, станет ясно, что ты с кем-то еще забавлялась.

— Да ну? Объясни, пожалуйста, на чем основан вывод.

Джек выпятил грудь:

— Видишь ли, я такой мужественный, что вырабатываю только Y-сперму.

— Без шуток? — улыбнулась Джиа.

— Угу. Раньше не признавался, не думал, что это имеет значение. Теперь вижу — ты достойна знать правду.

— У меня тоже есть новость, дружок. Будет девочка. Мои яички-амазонки стерилизуют Y-сперму.

— Ишь ты! — рассмеялся он.

Джиа уютно прижалась к нему, и они принялись обсуждать, когда это случилось, чем они тогда занимались, начали перебрасываться именами девочек и мальчиков, и Джек мчался по новому миру, яркому, светлому, полному таких надежд, обещаний, возможностей, каких он себе никогда даже не представлял.

5

Лайл стоял на кухне, собирая алюминиевую фольгу — обертку от пиццы, которой они с братом обедали, — и вдруг услышал голос.

Замер на месте, прислушался. Определенно не Чарли. Голос детский... Маленькой девочки. Вроде бы напевает.

Девочка... Джиа днем видела какую-то девочку. Неужели вернулась?

Он направился в большой коридор, откуда вроде бы шел голос. Никакого сомнения. Поет девочка. Мучительно знакомый мотив.

В коридоре голос звучал четче из-за закрытой двери приемной.

Можно разобрать слова:

«Наконец мы одни...»

Шестидесятые годы... Томми... как его там? Забыл.

Лайл замедлил шаг. Голос странного тембра разносится по дому как бы издалека, со дна колодца... очень глубокого.

У двери он нерешительно остановился, охваченный сомнениями, потом схватился за ручку, рывком распахнул створку. Голос зазвучал еще громче, усилился почти до крика, слова неслись со всех сторон, отражаясь от стен. А ребенок где?

В комнате пусто.

Лайл бросился к дивану, заглянул под него, ничего не увидел, кроме пары пыльных кукол.

Голос стал удаляться по коридору, он выскочил в дверь — никого. Пошел за ним следом, кликнул Чарли, проходя мимо лестницы, объясняя себе, что ему нужен свидетель, но в глубине души понимая, что не хочет один с этим сталкиваться.

Брат не ответил. В чем дело? Шагов в верхнем коридоре не слышно. Наверно, сидит в своем логове, нацепив наушники, слушает церковную музыку да Библию читает. Сколько раз ее можно читать?

Лайл шел на голос, певший все ту же песню, до кухни, а когда вошел, он звучал из подвала.

Остановившись над лестницей, всмотрелся в черный колодец, уходящий вниз. Одному неприятно спускаться. И в компании, если правду сказать. Особенно после нынешней ночи.

Интересно, имеет ли отношение тоненький голосок к руке, которая писала на зеркале, а потом его разбила? Или в доме живет не одно привидение?

— Чарли!

Нет ответа.

Почти все утро они обсуждали, есть ли в доме привидения. При теплом свете дня, когда ночные кошмары и страхи рассеялись, Лайл с трудом верил в такую возможность. Но, заглянув в ванную с расколоченным вдребезги с маниакальной страстью зеркалом, мгновенно передумал.

Главный вопрос — что делать? «Охотников за привидениями» не вызовешь. Если в даже существовала подобная фирма, встает проблема огласки. Медиум боится привидений! Зовет на помощь! Ничего себе реклама.

Голос затихал. Куда можно деться из подвала?

Он глубоко вздохнул. Надо спускаться вниз. Любопытство, необходимость выяснить правду толкают его за ответом. Лучше знать, чем гадать. Будем, по крайней мере, надеяться, что лучше.

Щелкнув выключателем, Лайл стремительно ринулся вниз — чего тянуть? — в пустой знакомый подвал с оранжевым полом, пекановыми панелями, слишком яркими лампами дневного света. Пение еще слышалось... совсем слабо. Откуда-то из центра... из трещины в полу...

Не может быть.

Он приблизился, осторожно встал на четвереньки рядом с дырой. Никаких сомнений. Голос идет оттуда, снизу, из расселины, возникшей после землетрясения под его домом.

Лайл опустил голову, протер глаза. Почему? Дому пятьдесят с лишним лет. Почему этого не случилось при прежнем владельце?

Погоди, прежний владелец умер.

Ну, тогда с предыдущим. Почему при нас? Почему сейчас?

Голос замирал вдалеке. Он наклонился ниже. Та же самая песня: «Наконец мы одни». Почему? При чем тут шестидесятые годы?

Свет внезапно погас, незнакомый голосок из слабого шепота перешел в яростный вопль, ударивший в спину, в темноте поднялось облако кладбищенской вони, впервые возникшее ночью вместе с трещиной. Лайл пополз к лестнице, к воздуху, к свету. Задыхаясь, обливаясь потом, захлопнул дверь в подвал, попятился, наткнувшись спиной на кухонный стол. Надо немедленно обратиться за помощью, а к кому — неизвестно.

О медиуме не может быть речи — ясно как дважды два. Все знакомые сплошь лживые сукины дети. Только головой покачают. Он сам так же делает.