Книга Ярость жертвы - Анатолий Афанасьев

Тут, видно, я попал в какую-то болевую точку.

— Свинья ты, и больше никто, — просто сказала она. В принципе это был не самый ошибочный диагноз.

— Кстати, — спросил я, — раз уж затронули эту тему. Сколько же у тебя было мужчин?

— Меньше, чем думаешь.

— Да я и не думаю, что больше сотни.

Молча слезла с кровати, босиком пошлепала на кухню. Я докурил, беспричинно улыбаясь, и побрел следом. Пока мы миловались, Григорий Донатович успел отобедать и теперь попивал чаек с малиновым вареньем. Улыбающийся, распаренный, точно из баньки. Катя, нахохлившись, как воробышек, еидела напротив.

— Думал, вы уснули, не хотел тревожить, — оправдался Гречанинов. — У нас, у стариков, свои маленькие радости. Набил брюхо — и на бочок. Но и тебе тоже, Саша, следует поесть чего-нибудь горяченького. Суп у Катеньки получился — объедение… Вы что такие смурные оба? Повздорили?

Катя поднялась к плите, налила супу в тарелку и поставила передо мной. Все молча.

— Посоветуйте, пожалуйста, Григорий Донатович, — обратился я к наставнику. — Вы, наверное, в женщинах больше моего разбираетесь. Какого рожна им надо?

— Ты о чем?

— Обидела она меня очень.

— Кто? Катя?

— Неужто для женщины важнее всего капитал? Я понимаю, не красавец, вдобавок изувеченный, и с головенкой, как вы оба подмечали, неладно, но разве это так важно? Значит, жить во грехе со мной можно, а для супружества не гожусь? От чистого сердца предложил расписаться, а в ответ цинизм и насмешки. Будто я прокаженный.

— Можно бы найти другую тему для идиотских шуточек, — заметила Катя. С сомнением я отхлебнул несколько ложек горячего варева.

— И это — суп? Ты бы еще резины добавила.

— Не нравится — не ешь, — сказала Катя.

— Со мной, конечно, нечего считаться, раз уж я одной ногой в могиле, но кто тебя учил так лук пережаривать?

Катя сделала движение, чтобы забрать тарелку, но я увернулся.

— Ладно уж, с голодухи чего не сожрешь… И еще что любопытно, Григорий Донатович, какое у них самомнение. Никакой правды не терпят. Чуть что не по ней, сразу обзываться. Допустим, я ее не устраиваю как муж, ну так скажи об этом культурно, деликатно. Чтобы не было больно жениху. Существуют же между людьми какие-то санитарные нормы общения. Так нет же, обязательно прямо в лоб: свинья ты, дескать, и жену ищи в хлеву. Однако не все такие, нет. Я раз пять уже пытался жениться, разумеется, неудачно, но не всегда нарывался на грубость. Отказывать можно по-всякому. Одна женщина, никогда ее не забуду, красавица, умница, пожилая, правда, в жэке у нас работала уборщицей, даже подарила пять тысяч. «Ступай, сказала, Сашенька, придурок ты мой, выпей водочки, тебе и полегчает». Вот это, я понимаю, интеллигентность. Обидеть легко, ты попробуй пожалеть. В каждом инвалиде можно найти что-нибудь хорошее. Правильно я рассуждаю, Григорий Донатович?

Гречанинов глубокомысленно кивнул.

— Знаете ли, коллеги, вы удивительно подходите друг другу. Я вот сейчас только это заметил.

Надо было видеть, как просияла вдруг Катенька.

— Вам действительно так кажется? Но почему же тогда он все время насмехается?

— Какое там насмехается. Просто растерялся. Любовь вообще такая штука, всегда застает врасплох. Всегда нападает как бы сзади. Плюс к этому тяжелые сопутствующие обстоятельства. Вот наш Сашенька и обмер. Но он тебя любит, это несомненно.

Катя перевела сияющий взгляд на меня, я как раз доскребывал последние ложки супа.

— Со стороны виднее, — ответил я на немую мольбу. — А чего у тебя там еще в кастрюле приготовлено?

В ту же тарелку, где был суп, Катя наложила до краев тушеной баранины с картошкой, сдобренной чесночком и специями. Я копнул вилкой, брезгливо понюхал и положил в рот. Разжевал и проглотил.

— Что ж, неплохо, — признал, — но соли маловато. И косточки чересчур крупные. Первый раз, что ли, жаркое готовишь?

Катя сказала:

— Григорий Донатович, можно я его убью?

— Налей ему лучше коньяку. Вон, видишь, бутылка сзади тебя на окне.

Мы все выпили по рюмочке, и под коньяк я как-то невзначай попросил добавки. Брюхо раздулось, но я терпел. Пожалуй, это был один из лучших вечеров в моей жизни. В нем было что-то такое, что нельзя определить даже словом «покой». Словно я куда-то стремился, кого-то пытался обогнать, но ничего не достиг, состарился и отяжелел, утратил веру в себя и вдруг, очутившись за этим столом, с удивительно родными людьми, заново в одночасье помолодел и развеселился. Лучик новых надежд пробился сквозь тучу безумия.

Попозже я позвонил Зурабу, но дома его не застал. Галя была не в духе, а это, как я знал, бывало в двух случаях: либо Зураб завел любовную интрижку, либо поехал выяснять отношения с Петровым. На сей раз оказалось второе. Я перезвонил Коле, Зураб был у него. Говорил я с ними по очереди, но как бы с одним человеком. Оба были пьяны, как в лучшие годы нашей жизни. После бестолковых воплей и горьких укоров (брезгую их компанией!) мне удалось выяснить, что они продолжают работать над проектом средневекового подмосковного замка, причем продвинулись уже очень далеко. Они заканчивали проектировку подземных анфилад, где по знакомству выделили мне отдельное личное помещение — в виде конусообразного колодца с расширением книзу. В этом колодце у меня будет циновка из конского волоса и кувшин с водой, но иногда из сердобольности они будут спускать мне на веревке корзинку с объедками. Однако у меня был шанс избежать этой участи, если я немедленно присоединюсь к ним. Сцена моего заточения в подземелье так развеселила двух придурков, что кто-то из них в пьяной истерике оборвал телефонный провод.

— У меня есть друзья, — пожаловался я Кате, — за которых мне стыдно перед людьми.

Наугад я набрал номер конторы, и в трубке мгновенно возник авторитетный тенорок Георгия Саввича. Посочувствовав для виду моему законспирированному положению (на что я ловко возразил, что все мы, дескать, отчасти нелегалы в своем Отечестве), он сообщил обнадеживающую новость: по его сведениям, Гаспарян вот-вот возвратится. Я, правда, не понял, чем эта новость так уж хороша. Георгий Саввич пояснил: разборка наверху закончилась. Было ясно, что он сам плохо верил в то, что говорил.

— Эти люди не останавливаются, — сказал я. — Если что-то начинают, идут до конца. Выкорчевывают всю цепочку.

— Возможно, ты прав, — успокоительно заметил шеф, — но с одним уточнением: мы с тобой в цепочке не значимся. Это был перебор. Техническая погрешность. Надеюсь, Гаспарян выплатит компенсацию за моральные издержки.

Георгий Саввич велел перезвонить через три-четыре дня, и мы распрощались.

— Ты с кем сейчас разговаривал? — спросила Катя.

— С начальством. А что?

— Он плохой человек?