Книга Путь к солнцу - Корбан Эддисон

— Да, — ответил Томас. — Но и Рама небезупречен. Он подверг сомнению честь Ситы, не имея на то оснований.

— Это правда. — Слова Томаса, судя по всему, произвели на Суреху впечатление. — Прийя говорила, вы знаете наши легенды.

— Не так хорошо, как мне хотелось бы.

— Это только начало. — Суреха внимательно посмотрела на него. — Пойдемте. Я вас представлю.

Томас и Прийя обменялись взглядами. По ступенькам они поднялись на террасу. Там собралась целая группа мужчин всех возрастов, от двадцати до семидесяти. Некоторые были одеты в шервани — длинный вышитый сюртук с соответствующими штанами, — но на большинстве были традиционные европейские костюмы. Сурья стоял в самом центре. Его величественное лицо и серебряная грива выделяли его среди всех прочих. Он что-то рассказывал; все молчали, ловя каждое его слово.

Суреха встала поодаль, ожидая, когда муж посмотрит в ее сторону. Наконец он увидел ее и извинился перед гостями:

— Прошу прощения, друзья.

Он взглянул на Прийю и вдруг заметил Томаса. Лицо его окаменело. Сурья медленно подошел к каменным перилам и облокотился на них, глядя в сад, на шатер, где украшали Лилу. Постояв так пару секунд, он обернулся.

— Сурья, — начала Суреха. — У твоей дочери гость.

— Я помню его, — ответил он.

Суреха нахмурилась.

— Будь с ним поласковее. Они дали друг другу клятву.

— И никого из нас при этом не было, — бросил он.

На Томаса гнев профессора не произвел впечатления; он не ожидал ничего другого. Но Прийя всерьез расстроилась. Ее глаза тут же наполнились слезами, а губы задрожали.

— Зачем вы приехали в Бомбей? — спросил Сурья.

В голове у Томаса пронесся целый рой возможных ответов, но только один из них показался ему правильным.

— Я надел вашей дочери на палец кольцо, — сказал он.

— Против моей воли, — отрезал Сурья.

— Она отдала мне свою руку. — Томасу вдруг стало жарко.

— Ваша мораль приводит меня в замешательство, — резко сказал профессор. — Вы предали мое доверие, оторвали мою дочь от ее семьи, и еще пытаетесь найти себе оправдание. Очень по-западному. У младших нет никакого уважения к старшим.

— Я пытался соблюсти традиции, — возразил Томас. — Я попросил вашего позволения. А вы мне отказали. Что еще мне оставалось делать?

Сурья сверкнул глазами, и рука его невольно сжалась в кулак.

— Что делать? Что за детский вопрос! Вам оставалось вернуться в Соединенные Штаты и оставить ее в покое!

— Баба, — прошептала Прийя. — Пожалуйста, не надо.

Сурья посмотрел на дочь и разжал кулак. Потом яростно взглянул на Томаса.

— Вы никогда не поймете, что это значит для меня и Сурехи — то, что у Прийи не было настоящей свадьбы. Вы не знаете, каково нам было знать, что она родила дочь, и не присутствовать при этом. И нам даже не удалось подержать ее на руках, прежде чем она умерла. — Его голос дрогнул.

В первый раз за все время Томас ощутил всю глубину его горя. Сразу две мысли пришли ему в голову. Первая — то, что его там не было, — его собственная вина. И вторая — он просто пытается справиться с болью и не знает как. Он ничего не сказал.

Профессор оперся о перила и скрестил руки на груди.

— Вы приехали, чтобы забрать ее в Америку?

Томас покачал головой:

— Я приехал, чтобы работать в Бомбее.

— Вот как? И кем именно?

— Я работаю в общественной организации, которая борется с проституцией.

— А! — воскликнул профессор. — Еще один выходец с Запада, который считает, что он может взять и починить все, что сломано в Индии. Мой друг, вы не первый и не последний из тех, кого мучает комплекс белого человека.

Томас почувствовал, что закипает. Он еще мог смириться с обвинением в том, что он украл Прийю из семьи, но назвать его расистом? Это было уже настоящим оскорблением. Он подумал, не уйти ли ему прямо сейчас. Но это будет означать, что он признал поражение.

— Что сломано здесь — сломано везде, — наконец ответил он.

Сурья бросил на него острый взгляд из-под полуприкрытых век.

— И вы полагаете, что ваша работа действительно приносит пользу?

— В понедельник мы помогли полиции Нагпады накрыть один из борделей.

Сурья покачал головой:

— Бордели есть и будут всегда.

— Мы спасли от проституции несовершеннолетнюю девочку, — возразил Томас.

Профессор сделал многозначительную паузу.

— Ну что ж, поздравляю вас. — Он перевел взгляд на группу мужчин на террасе. — Прошу прощения, но я должен присоединиться к своим друзьям. — Намеренно избегая красноречивых взглядов жены, он поцеловал Прийю в лоб и вернулся к гостям.

С трудом сдерживая гнев, Томас взглянул на Прийю. Она смотрела в пол, обхватив себя руками. Суреха нежно коснулась ее щеки, потом посмотрела на Томаса, как будто бы говоря: «Я предупреждала, что это будет нелегко», и тоже пошла к гостям. Томас и Прийя остались вдвоем.

— Мне нужно идти, — сказал Томас.

Не отрывая глаз от пола, Прийя кивнула.

— Зря я позвала тебя сюда, — тихо сказала она.

Ее слова уязвили Томаса, но он сдержался.

— До свидания, — коротко бросил он и через сад зашагал к воротам. Минут через пять подъехало такси. Он забрался внутрь.

— Чергейт.

Он еще раз взглянул на ворота и вдруг увидел Прийю. Она стояла рядом с охранником и не спускала с него глаз. Они все еще смотрели друг на друга, когда такси отъехало от обочины. Если бы Прийя успела на пару секунд раньше, они попрощались бы по-настоящему.

Но сожаления, написанного у нее на лице, было более чем достаточно.

Глава 14

Все небо затянули тучи, дождик

бесконечный.

Но почему волнует он меня? Что

значит это?

Рабиндранат Тагор

Париж, Франция.

Для Зиты Париж означал только беспрестанный, изнуряющий труд. Мир сократился до размеров ресторана и примыкающей к нему квартиры. Мало того что работа была тяжелой, в течение дня ей не позволяли даже передохнуть. Тетя Навина, которая настаивала на том, чтобы Зита звала ее «тетушка», постоянно напоминала ей о долге и не проявляла никакой снисходительности, даже если видела, что Зита смертельно устала. Она раздавала приказы, как прирожденный диктатор. «Подмети!», «Вымой пол!», «Отскреби это пятно!», «Вычисти плиту!», «Убери в ванной!» — эти слова повторялись по сотне раз в день. Как бы Зита ни старалась, что бы она ни делала, все было сделано плохо и слишком медленно.