Книга Преимущества и недостатки существования - Вигдис Йорт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я не могу погасить свет внутри себя.
Это происходит не разом, как ты говоришь. Оно не обрушивается на тебя лавиной, обвалом, водопадом. На это уходят отнюдь не секунды, нет, это только кажется, когда потом пишут, будто все было заранее решено и просчитано. Это происходит шаг за шагом, мгновение за мгновением, три минуты — это долго, каждая минута начинается и длится шестьдесят секунд, и каждую секунду может произойти что-то новое, шаги повернутся в другую сторону, неизведанную и прекрасную, я верю в то, что стою в начале, что все еще только ждет меня.
Время чудес прошло. Небо затянуто облаками, земля стоит голая, в трещинах и пыли. Сентябрь наступил, ясный, как холодный камень.
— Кто мой отец? — спрашивает Агнес.
Стоит тихий вечер ранней осенью. Все, что было в цвету, завяло, с каждым часом все бледнеет и бледнеет. Земля истощила свои летние запахи, она сухая, воздух удивительно прозрачен, дом отбрасывает тень, и вороны мечутся на красноватом небе. Малейший звук — пролетевшая птица, падающий лист — раздается громко и заставляет сбегаться всех, пока тишина снова не охватывает мир и не заполняет головы.
Агнес:
— Мама, ставлю вопрос ребром…
Нина:
— Лучше пусть постоит на голове.
Агнес:
— Кто мой отец?
Нина:
— Я не смогу ответить искренне.
Агнес:
— Ответь неискренне.
Но она не может заставить память работать, она не привыкла к этому, она специально отучилась пользоваться памятью, она забыла, как это делается.
Агнес:
— Ты должна вспомнить. Должна сказать, пока еще жива.
Меняя решение, сердце не остановишь.
Оно так быстро бежит вперед, а что там впереди, пропасть?
В этом воздухе идти слишком легко, все парит, тяжелые летние соки ушли, листья, сухие и легкие, танцуют на ветру, на какое-то время успокаиваются, но потом опять взмывают вверх прямо у нас перед глазами.
Сильный запах моря. Тишина. Только вода плещется о пристань. Ночь, темнота. Воют собаки. Летают чайки. Никогда не спят, вечно уставшие, вечно в сознании, они никогда всецело не бодрствуют.
Что такое писать, спрашивает она саму себя. Наверное, не так, как она думала, — врываться, изменять, находить новые значения? Вполне можно подтверждать, сохранять то, что уже есть? Не открывать двери, а закрывать их за собой и выключать свет?
Она должна открыть свое сердце печали и ярости, чтобы пробиться, снова стать ребенком, чтобы снова ощутить стыд и слабость?
Нет!
Разве знание дается только через боль?
И из хорошего никаких выводов сделать нельзя?
Закончить, пока фартит, как говорится.
Кто знает, что фартить перестанет?
Она в это не верит.
Разве не должны мы довольствоваться малым?
Разве наше существование должно подчиняться недоверию?
Она в это не верит, у нее все не так.
Нина достигла дна, и кругом царит королевское счастье. Они собрали все, что возьмут с собой, сложили вещи в летний домик и живут в библиотеке и на кухне, чтобы не тратить много электричества. Это — убежище. Овладеваешь ли ты своей маленькой частью земного мира, какой бы малой она ни была, говорит она, чинишь ли свое окно, смазываешь маслом петли, всегда остается что-то еще меньшее и большее, за пределами.
— Все будет хорошо, — говорит Агнес и кругами катается на велосипеде по лужайке.
Она предприняла отчаянный прыжок, бросила жребий, поставила все на одну карту, отправилась в неизвестное, стопка счетов в ящике выросла.
В один из последних дней, рано утром, она говорит Агнес, что хочет уехать. Она думает об этом весь день.
Агнес катается под тяжелыми свинцовыми тучами, которые опускаются все ниже. Заглядывает в окно, где горит свет, голова матери склоняется над столом с бумагами.
Она, как можно позже, заходит в дом, чтобы ложиться, заглядывает в кухню и видит маму в том же положении, только листков перед ней меньше, а на полу растет кипа порванной бумаги.
Агнес ложится, но не может заснуть. Воет ветер, скрипят корни деревьев, она встает и идет на кухню. Нина окружена ясным и мягким светом, вот-вот встанет солнце. Пол под стулом усыпан бумагой, порванной на такие мелкие кусочки, что их уже не собрать, они покрывают и пол, и подоконники, и стол, и ее колени, и в этом снегу сидит Нина с единственным листком в руке, она все смотрит и смотрит на него, говорит, что закончила, и оно того стоило.
На листке написано:
Дважды два четыре, — весь мир твердит.
«Больше!» — что-то сегодня мне говорит.
Это радость мне в сердце прокралась опять
И кричит, заливаясь: «Дважды два будет пять!»[20]
Здесь мы теряем следы Нины Фарёвик.
Я попыталась найти ее и узнать, как идут дела у человека, сочиняющего подобные стихи, и как дела у ее дочери, школьницы Агнес. Я подумала, они могли переехать вслед за Юханом Антонсеном на греческий остров, если бы монетка, найденная в подвале, стоила миллионы, если бы Осхильд Бренне вернулась домой из Америки, разведясь и получив большие алименты, и много заплатила бы за свою библиотеку.
Мне было трудно не думать о Нине, я ловила себя на желании, чтобы все у нее было хорошо.
Но я искала напрасно. Она как сквозь землю провалилась, и я думаю, что однажды она ответила Сванхильд.
Сванхильд:
— Нина, кто ты? Откуда ты пришла?
Нина:
— Меня оберегают от собственной тайны.
Сванхильд:
— Что ты хочешь сказать?
Нина:
— Я — одинокое существо, оказавшееся за пределами своего пути.
