Книга Анна, Ханна и Юханна - Мариан Фредрикссон

Первое событие произошло, когда невидимая рука помешала мне открыть дверь. Это было чудо, позволившее мне прожить осмысленную жизнь.

Следующее решающее событие произошло, когда мне удалось найти работу, которая нравилась, работу, благодаря которой я стала самостоятельным человеком и вступила в социал-демократическую партию.

Потом были любовь и замужество.

Четвертое событие произошло, когда я родила дочь и назвала ее в честь старой повитухи с Норвежских водопадов. Это событие имело продолжение, когда она родила ребенка, а у меня появилась внучка.

То, что происходило между этими событиями, можно назвать обычной женской жизнью: много волнений, тяжелая работа, великое счастье, много побед и еще больше поражений. И, разумеется, заботы и горести, которыми была полна вся жизнь.

Я много думала о горестях, ведь именно из них рождается понимание. Заботы сменялись радостями. Мы никогда не стали бы людьми, если бы у нас не было печалей, если бы они не составляли основу нашего бытия.

Еще одно должна я сказать, прежде чем перейду к повествованию. Я всегда стремилась к правде, будучи по-детски убежденной в том, что она неделима и существует. Когда же эта истина раскололась на сотни не похожих друг на друга истин, мне стало труднее их обдумывать.

У меня нет слов, какими я могла бы описать первые восемь лет моей жизни в Дальслане. Возможно, я покончила с воспоминаниями о ней после рождения Анны, порвала с ними ради нее. Я сделала это для того, чтобы нам было весело и радостно. Но также и для того, чтобы она чувствовала себя как дома в мире, который возникает в пространстве между ребенком, нашими рассказами и природой. Теперь я не знаю, смогла ли чего-то этим добиться. Во всяком случае, Анна не стала счастливым человеком.

С годами и я утратила связь с детством. Это стало особенно ясно, когда Анна свозила меня в Дальслан. Я узнала все — пороги, озера, деревья и тропинки. Но они меня забыли. Это было очень горько, и я горько плакала.

Не стоит возвращаться в святые места.

* * *

Городское дитя родилось из Юханны в швейной мастерской на углу Хага-Нюгатан и Пороховой улицы. Там приятно пахло новыми тканями, там было тесно, как в кукольном шкафчике, там была масса коробок, полных тайн. Ленты, пружинки, иголки, булавки — все то великолепие, которое можно было разложить на темно-коричневом полированном столе. Больше всего мне нравились коробочки с мотками шелка.

— Надо чисто вымыть пальцы, — говорила мне Лиза, и я терла руки до тех пор, пока кожа на кончиках пальцев не сморщивалась.

Я всегда начинала с фиолетовой коробочки, потом доставала нитки с искоркой розово-голубого цвета. Затем следовали светло-лиловые и темно-синие с проблеском красного.

— Это королевский цвет? — спрашивала я.

— Наверное, ты права, — отвечала Лиза и улыбалась.

Смеялась Лиза редко и никогда не кричала от удивления или гнева. Она была тихой и одинаковой, и поэтому мне было с ней очень спокойно. В первые дни я гуляла по магазину, а Лиза сидела в маленькой задней комнатке за швейной машинкой и шила мне платье из хлопковой ткани в мелкую серую и белую клетку.

— Нам придется быть осторожнее с цветом, чтобы не тревожить твою маму, — говорила Лиза.

Но все же она пришила к платью манжеты, воротник и кармашки из светло-зеленой ткани с розочками.

Когда Лиза сшила мне новое платье, я вдруг почувствовала себя другим человеком, далеким от папы и его водопадов. Мне было нелегко привыкать, и часто я думала, что Лиза ни за что меня не найдет, если я уйду к Розенлунду.

Сначала был полный ужас с произношением. Привычные слова срывались с моих губ, прежде чем я успевала подумать. Я хорошо училась в школе в Дальслане, и на мне было новое платье, когда я первый раз пошла в городскую школу. Понятно, что я боялась, но мне казалось, что я ничем не отличаюсь от других. Наверное, так и было, но произношение слов меня погубило. Боже, как они надо мной смеялись.

Мне сказали прочитать несколько предложений в книге. Я никогда не думала, что смех может так больно ранить. Учительница сказала:

— Юханна, ты никогда не думала, что слова надо произносить так, как они написаны? Именно так и надо делать — как пишется, так и произносится. Иди домой и крепко это запомни.

Она нисколько на меня не злилась, но и не знала, каково мне приходилось, когда я возвращалась домой к неубранным постелям, горе грязной одежды и немытой посуды. К этому надо еще прибавить грязные ботинки моих братьев, которые мне предстояло почистить. При этом мне оставалось полчаса до прихода матери из пекарни, откуда она всегда возвращалась злая и до предела измотанная. «Ты маленькая сучка, отец тебя с мальства избаловал!» — кричала она. Однажды она так сильно ударила меня по лицу, что наутро я не смогла пойти в школу.

С того дня я каждый день убегала к Лизе до того, как мать возвращалась с работы. Я видела, что Лиза чем-то расстроена, но она молчала и ничего не рассказывала. Наверное, она расстраивалась из-за сплетен о Рагнаре.

В комнатке за магазином я изо дня в день упорно читала вслух. Я скоро убедилась, что учительница была не права. Многие слова на самом деле произносились не так, как были написаны, даже в те времена. Но с помощью Лизы я все же научилась говорить как городские жители.

Я была уверена, что это был литературный шведский. Много лет спустя во время какой-то политической встречи одна женщина сказала мне:

— Очень приятно разговаривать с гётеборжцами, но вам все же стоит немного поработать над языком.

Господи, как же я была удивлена.

* * *

Школьные успехи постепенно стали лучше, но среди одноклассников друзей у меня не было — они все продолжали надо мной смеяться. Дома мне становилось все хуже и хуже. Братья бросили работу, сидели дома и пили. Я старалась спрятаться от них в кухне, но слышала, как они говорили о бабах, проститутках, о том, как они трахались, о своих членах и женских щелках. Я мыла посуду, слушала и тихо их ненавидела.

Именно тогда я сделала первый в своей жизни осмысленный вывод: никогда не выйду замуж, никогда не буду иметь дело с мужчинами.

Дело зашло так далеко, что был вынужден вмешаться Рагнар, который избил их, поломав при этом мебель, а я стояла в углу и радовалась. Мать стояла рядом и причитала от страха, и видит Бог, я радовалась и ее страху. После этого я ушла жить к Лизе и Рагнару, и на меня снизошло великое успокоение. После школы я, правда, по привычке заходила домой и убирала самое худшее. Однако я внимательно следила за тем, чтобы успеть уйти до того, как мать повернет ключ в замочной скважине.

С того времени я стала презирать мать. Она вела себя как какая-то татарская старуха, говорила я Лизе. Она одернула меня, но сказала одну вещь, которую я никогда не забуду:

— Понятно, что она немного… первобытна.

Первобытна. Как туземцы, подумала я. В школе я читала о дикарях Африки, где Стэнли нашел Ливингстона.