Книга Анна, Ханна и Юханна - Мариан Фредрикссон

Она налила себе полный стакан виски и одним глотком его осушила. Комната закружилась у нее перед глазами. Несмотря на безумие опьянения, она продолжала сознавать, что близка к открытию чего-то пропущенного, но очень важного. Она схватила ручку и перевернула страницу.

Вот, нашла: день, когда умер Петер.

День, когда она спала, прижав к себе мертвого младенца.

Когда она погрузилась в нереальный мир, когда она с ребенком на руках бежала в детскую поликлинику.

Бежала, спасаясь от надвигавшегося безумия.

Анна налила себе еще один стакан, выпила и пошла в спальню. Она уснула мертвым сном. Не просыпалась от телефонных звонков и даже не услышала, как вернулся домой Рикард.

Он разбудил ее и сказал:

— Ого, Анна, ты же пьяна!

— Да. Иди и читай.

Когда она проснулась в следующий раз, Рикард сидел возле кровати со стаканом молока и бутербродом.

— Я так и знал, — сказал он. Он помолчал, прежде чем продолжить. — Я не думаю, что тебе грозит безумие. Тебе нет нужды испытывать чувство вины передо мной. Ты ни в чем не виновата. Понимание того, что все люди разные, приходит только со временем и опытом. Нет, это очень опасно, когда у человека есть пещера, куда он может спрятаться. Такой человек никогда не научится бороться.

— А это надо?

— Да.

Суббота. Прогулка.

Анна проснулась рано, приготовила рюкзак с едой и, сев у кухонного окна, принялась смотреть, как солнце рассеивает окутавшую город серую предрассветную мглу.

На небе ни облачка. Судя по всему, погода будет хорошей весь день.

В кухню вошел заспанный небритый Рикард в своем поношенном халате и спросил:

— Как самочувствие?

— Такое ощущение, что у меня в жилах пузырится сироп.

— Какое необычное похмелье.

— Дурак. Я просто счастлива — у меня давно не было такой ясной головы.

— Катарсис?

— Да, что-то в этом роде.

Из кухни она слышала, как он звонил девочкам и приглашал их на воскресную прогулку, удивительную прогулку с сюрпризами, как он выразился. Он уверен, свято уверен, подумалось Анне, что у них есть на это время и желание. Он свято верит в то, что всякие покупки можно отложить.

Когда они выехали на Рослагсвеген, где почти не было машин, Рикард сказал:

— Знаешь, ночью мне пришла в голову одна мысль. Ты потому с таким упрямством цепляешься за жизнь в этих проклятых каменных джунглях, что боишься садов.

— О господи!

«Но ведь он прав, — подумала Анна. — Бетонные пригороды лишены таинственности. В неоновом свете нет места мистике, символам, сокровенным отношениям с деревьями и цветами. Так же как и с горами».

— О господи, — повторила она.

— Что ты имеешь в виду?

— Это очень печально, Рикард, что мы жили так… грустно все эти годы. Как будто в бреду.

Наступило долгое молчание и, совершая обгон, Рикард сказал:

— Для того чтобы изгнать злых гномов, надо расколоть гору.

— Великолепно!

У поворота их встретил пожилой человек, и дальше они затряслись по узкой, вымощенной гравием дороге. Анна подумала, что все хуже, чем она предполагала. Зимой дорогу надо чистить. Весной она залита талой водой. Но вокруг зеленел лес, настоящий дремучий лес с осинами, березами и кленами среди сосен.

Впереди, словно выползли из леса, показались два маленьких домика — дачных домика в стиле шестидесятых. Они как будто спали, поблескивая застекленными верандами. Между осинами блестела вода — не море, но большое тихое озеро.

— Боже мой, — сказала Анна и, видя удивленный взгляд старика, продолжила: — Я просто не могу понять, почему вы продаете этот участок.

— У меня летом умерла жена.

Анна прикусила язык.

Мужчины начали осмотр с колодца. Слышались мудреные слова, вроде «водоносного слоя». Говорили о трудностях с водоснабжением зимой. Анна перестала их слушать и принялась осматривать усадьбу. Как и говорил Рикард, были здесь и горы с плоскими каменными площадками, отвесными обрывами и расщелинами. Все здесь было как она себе представляла множество раз. У озера виднелась маленькая избушка, покосившаяся, заброшенная и удивительная.

Был на участке и фруктовый сад — с подветренной стороны, подальше от озера. Две старые яблони склонялись под тяжестью плодов. Анна прислонилась спиной к шероховатому стволу одной из них и сказала: «Привет». Конечно же она знает эту яблоню уже тысячу лет.

В следующие выходные Анна и Мария поехали в Гётеборг. Мария занялась домом старухи у моря — она убиралась, болтала, готовила еду. Анна почти все время провела с матерью в доме престарелых. Они говорили о Ханне.

— Мне кажется, что я как будто живу с твоей мамой. Кажется, я начинаю ее понимать.

— Знаешь, мне, например, трудно составить представление о тебе и твоей жизни. Ты стоишь слишком близко, и я не могу рассмотреть тебя целиком. Получается, что мы меньше всего понимаем тех, кого больше всех любим.

— Я всегда понимала, что ты очень таинственный человек, и поэтому думаю, тебе стоит рассказать о себе. Ты очень хороший рассказчик, мама.

На обратном пути Анна рассказывала Марии о Ханне из Дальслана.

— Это была твоя прабабушка.

Они вернулись домой. Начался следующий рабочий день. Анна бродила по комнате, переходя от одной книжной полки к другой, и читала названия книг на корешках, ища значимые для нее слова.

Она искала образец?

Нет, задачи ее были сейчас куда более практичными. Она думала о том, что все это надо упаковать и отвезти в домики у озера. Рикард уже сказал ей, как когда-то Рагнар Ханне:

— Здесь масса старого хлама, надо убрать его отсюда.

Она в ответ подумала то же, что подумала Ханна: «Неужели все, что я собирала и копила годами, — всего лишь никому не нужный хлам?»

Она задержалась у полки с лирикой — Экелёф, Стагнелиус, Мартинсон, Бойе. До Анны вдруг дошло, что она охотится за стилем, за маминым стилем. Она подумала и о том, что у каждого человека есть собственный, уникальный и неповторимый стиль. Ясно, что сама она пока его не нашла, да и невозможно найти его здесь. Было бы самонадеянностью с ее стороны думать, что мелодия снова зазвучит сама по себе, как это случилось однажды.

Но если она проявит терпение, если у нее хватит сил ждать, то, возможно, она найдет и свою неповторимую тональность.

Юханна

Родилась в 1902-м, умерла в 1987 году

Моя жизнь отчетливо делится на две части. Первая часть — это восемь первых лет детства. Эта часть кажется мне такой же долгой, как и следующие семьдесят с лишним лет. Оглядываясь на эту вторую половину, я вижу четыре события, изменившие меня как личность.