Книга На берегах тумана. Книга 3. Витязь Железный Бивень - Федор Чешко

И еще. Фурст говорил, будто его родитель пропал до катастрофы. Вечный Старец молча выслушал подробный рассказ сына о катастрофе и о том, как она изувечила Арсд. Так выслушал, что ни малейшего сомнения нет: новое слушает, неизвестное. Значит, сам он катастрофы не помнит. Значит, он действительно исчез из родного мира ДО катастрофы. Как? Каким образом Вечный Старец мог до Мировой катастрофы перебраться за Прорву, если Прорвы тогда еще не было?! Чушь, бред несуразный! Может, орденские иерархи гноили его в каком-нибудь глухом подвале и Фурстов отец просто не имел возможности узнать, что творится снаружи? А потом – отлучение от человечества… Правдоподобно. Только это правдоподобие еще ничего не значит. «На свете есть много всячины, похожей на истину; истина же похожа лишь на себя, а потому зачастую не кажется сама собою» – экое заковыристое поучение выдумал всезнающий моралист Кириат!

* * *

– Трудно… Не могу напомнить себе. – Вечный Старец говорил едва ли не по слогам и абсолютно без выражения. – Разве я успел тебе… про эликсир долгожития?

Фурст отрицательно замотал головой. Леф покосился на него и торопливо отвел глаза. Нет, выражение лица щеголеватого эрц-капитана нельзя было назвать неприятным; наверняка он с юных лет привык именно так смотреть на своего отца (будто бы тот по меньшей мере один из Благочинных). Но то, что прилично и даже похвально для отрока, все-таки не подходит к Фурстовой учености и к его немыслимым годам. Конечно, возраст Вечного Старца еще немыслимее, и все же…

– Ты дошел собст… ств… своим разумением?

И снова ни тебе удивления, ни гордости за сыновью сообразительность. Но теперь Леф понял: речь Старца кажется медлительной и бесчувственной потому, что произнесение членораздельных слов дается ему ценой тяжелейших усилий.

– Не то чтобы одним лишь своим умом, – сказал Фурст. – Идею я вычитал в вашем, батюшка, «Трактате о жизненных силах». И гляжу, эликсир у меня получился куда плоше вашего. Коли мой бульончик не прихлебывать раз в два-три десятка дней, так и проку от него выйдет едва ли больше, чем от дюгоньего молока. А вы свой, небось, единожды употребили и живете себе…

Старец медленно кивнул:

– Употребил. Живу. Не услужлив… не выслужив прав на протяженные лета. Выклянчивал Всемогущих о кончине. Не дождал себя. Не пожалели. Ибо кончиной не откупить. Столько горечей… горестей. Злопыханий. Смертей. Из-за моего возомнения. Не откупить.

Эрц-капитан перепуганно заозирался, будто хотел просить помощи или совета – не то у ведуньи, не то у Огнеухой твари. А губы его отца медленно изогнулись в мрачной улыбке.

– Думаешь, я лишил себя разума? Нет. Вы повествовали – я внимал. Сейчас внимай ты. Поймешь.

* * *

– Вот ты и нашел причину. – Гуфа, кряхтя, поднялась и выдернула из Фурстовых пальцев трухлявую хворостину, которую тот мрачно терзал уже бес знает сколько времени. – Чего же ты язык укусил?

– Прикусил, – тихонько поправил Леф, но Гуфа и не подумала поправляться.

– Не грызи себя. Это даром… пусто…

– Зря, – опять подсказал Леф, и опять старуха не заметила подсказки.

– Надо придумывать, а не есть себя, – ведунья гнула свое. – Для искать виноватых у вас есть другие всякие люди. Ты учил себя думанию, вот и думай!

Фурст поковырялся в древесном прахе, выкопал взамен отнятой хворостины длинный корявый сучок и принялся сосредоточенно крошить его. Это занятие было одинаково гибельным для истлевшей древесины и для полировки эрц-капитанских ногтей; труха сыпалась на обтянутые белоснежным бархатом колени, за отвороты ботфортов, но высокоученого щеголя все это почему-то не волновало. Виртуоз стали и Гуфа одинаково примерились отобрать у него и эту деревяшку, но Фурст вдруг швырнул измочаленный сук в костер и застонал:

– Иногда мне кажется, что бедствия человечества начались с рожденьем наук. Когда бы люди или Всемогущие догадались в одночасье и поголовно переморить ученых; коли позабылись бы все до единой хитромудрые ученые выдумки, опять вернулась бы блаженная пора девственной чистоты, наивной простоты нравов…

– Да будет вам, разлюбезнейший мой хозяин! – Господин Тантарр перегнулся через костер и попытался стряхнуть мусор с Фурстовых коленей. – «Пустые ваши огорченья всего лишь бред больной души», – так, кажется, у Рарра в «Трех сонетах»? Бросьте сокрушаться над судьбами мира; подумайте лучше, как теперь очистить штаны. А что до наивной простоты нравов… Если она столь мила вашему сердцу, так поезжайте на Ниргу да и окунитесь в эту самую девственную чистоту. Нет, действительно, – что может быть проще и чище хорошо отмытого да вываренного котла?

– Думаешь, он не прав?.. – начала было и Гуфа, но Фурст вдруг ощерился, будто ведунья ему не слова в уши, а раскаленный уголь за шиворот пыталась засунуть. Отпихнув руку начальника своей охраны, высокоученый эрц-капитан резко, всем телом повернулся к мгновенно смолкнувшей Гуфе:

– Я понимаю, сударыня, что ваши ошибки вызваны не злонамеренностью, а дурным знанием нашего языка. Тем уместнее считаю заметить, что учтивые люди именуют малознакомого собеседника во множественном числе и обращаются к нему со словом «вы», а не «ты». Иное поведение легко может быть принято за оскорбление. Уяснили?

– А ты не злоби себя, – спокойно ответила Гуфа. – Я кое-как ведаю, почему что сказать.

Леф досадливо пристукнул кулаком по земле. Похоже, мудрые с обоих берегов Мглы готовятся затеять новую ссору. Совсем повредились от услышанного! Впрочем, неудивительно – эти двое наверняка поняли из рассказа Вечного Старца куда больше, чем Леф и виртуоз стали взятые вместе, а понятое вряд ли способствовало выдержке и спокойствию чувств.

Свитский его стальной несокрушимости знаток всевозможных наук Корнеро Карро Кирон, оказывается, никогда в жизни не попадал в орденские застенки. Иерархи Ордена не имели ни малейшего отношения к его исчезновению. И еще: он вовсе не был прекраснодушным наивным дураком, каким его выставил в своем рассказе млеющий от восхищения Фурст. Зато свитский ученый знал силу своего ума, привык к ней и беззаветно верил в нее. А это иногда хуже самой непробиваемой глупости.

Конечно же, Фурстов отец был хорошо осведомлен о злоключениях Ронтира Великого и досконально изучил установления Всемудрейшего Собора. Единственная ошибка свитского многознатца заключалась в том, что он, чрезмерно доверившись своим умозрительным заключениям, поторопился разослать опасную книгу до того, как начал проверять эти самые умствования делом.

Мудрейший из ученых своего времени был злопамятен, как ростовщик, и мстителен, как податный инспектор. Похожая на извращенный способ самоуничтожения выходка с рассылкой книги была тонко задуманной провокацией. Подстрекнув своих недругов к доносительству, почтеннейший Корнеро Карро Кирон собирался в последний момент, уже на дознании, представить неопровержимые примеры подспудного, однако же доказуемого влияния описанных им миров на человеческие органы чувств и состояние окружающей природы – таким образом, его открытие попало бы под защиту все тех же установлений Собора. И тогда… Нет-нет, свитский ученый не надеялся на суровое и беспристрастное применение к его недоброжелателям уложения об очернительном доносе. Вовсе не в интересах Ордена внушать законопослушным гражданам опасения, будто неосторожный донос действительно чреват галерами (доносительство – способ защиты Отечества, а защищать Отечество следует самоотверженно и безоглядно; что же до возможных ошибок, то в ходе дознания они будут выявлены и исправлены… если это потребуется). Но когда, казалось бы, прочно пойманная рыбешка внезапно срывается с крючка, а рыболовам, уже предвкушавшим долгожданное избавление от чересчур удачливого соперника, вместо этого приходится лебезить перед дознавателями, оправдываться (даже если оправдания всего лишь никчемная формальность)… Недругам Фурстова отца, среди которых было очень много дряхлых, немощных и болезненных, подобная оплеуха судьбы грозила бедствиями посерьезнее надолго испорченного настроения.