Книга Сибирская жуть-7 - Андрей Буровский

— Только давайте не сегодня, а завтра!

— Давайте… А почему именно завтра?

— Потому что завтра суббота!

Понял ли важность субботы шаман, неизвестно, но хозяева, принимающая сторона, очень радовались. Городские власти позволили газете распоряжаться участком земли на этой горе, как мне рассказывали, недалеко от Хютгельдорфа, по дороге в Линц. К горе вела отличная дорога, и всего метрах в ста от места камлания можно было поставить столики под зонтиками и все необходимое для культурного отдыха.

В пятницу вечером газета сообщила о завтрашнем мероприятии и пригласила горожан поразвлечься. Владельцы гостиниц, мотелей, ресторанов и закусочных ломились в редакцию и бурно готовились завалить почтенных зрителей сосисками в тесте, кока-колой и вообще всем необходимым для культурного увеселения, вплоть до бифштексов и дорогого коньяка.

Только один пожилой профессор, сотрудник местного музея, выразил некоторые опасения…

— Ведь это особая гора, — разъяснял профессор Лутцдольф. — Ведь до того, как германцы и славяне стали оспаривать друг у друга эти земли, тут обитали кельтские племена… Кельты поклонялись горам и камням, и эта гора была у них священной. Не случайно ведь на склонах этой горы еще в прошлом веке сделали страшноватую находку — несколько расчлененных скелетов. Людей убили на склонах горы, возле выходов беловатого известняка. Наверное, друиды-жрецы древних кельтов поклонялись этой отвесной бело-серой скале и приносили здесь свои жертвы.

Друиды вообще отличались совершенно исключительной жестокостью. Такой, что даже сами кельты их боялись и при появлении друида тут же уступали ему дорогу и разбегались: ведь друид в любой момент мог избрать в качестве жертвы всякого, кто понравится ему… или того, кто не понравится. А жертве порой вспарывали живот, пришпиливали бронзовым ножом кишки к стволу священного дерева (обычно это была ель или дуб) и гоняли вокруг ствола несчастного, пока кишки не наматывались на ствол. А по тому, как именно вываливались внутренности, друиды предсказывали судьбу. Не судьбу жертвы, разумеется, с жертвой-то все и так было ясно. А судьбу войны, переселения в другие места или новой женитьбы вождя…

А пленных друиды, сойдясь в лунные ночи на живописных лужайках, раздавливали огромными камнями, поднимая их сразу вдесятером и обрушивая на поваленного на землю человека. Тот еще бился, а друиды деловито отрезали у него руки, ноги, голову и вообще все, что только торчало из-под камня, и тоже делали далеко идущие выводы из того, что же именно там торчит.

Похоже, писал профессор Лутцдольф, на горе над Хютгельдорфом как раз и проводились такого рода мероприятия, и он не уверен, что надо беспокоить прах несчастных жертв или тревожить эту самую гору…

Разумеется, никто и не подумал отменить мероприятие, и выступление профессора только послужило ему бесплатной рекламой, и субботние номера вышли еще и с рассказом Лутцдольфа и заголовками типа: «Друид из Сибири».

Самым спокойным был как раз сам шаман, потому что по-немецки он не читал, а смысл рекламы, издания газет и торговли гамбургерами и пивом от него как-то ускользал… Ну что возьмешь с дикаря!

Часам к двенадцати шамана отвезли на гору, и несколько бригад тележурналистов из разных компаний навели камеры, а до сотни людей с упоением смотрели, как шаман задумчиво постукивает костяшками пальцев по бубну, раскладывает по траве колотушки, вынимает каждую из них из мехового футляра и заботливо протирает фланелевыми тряпочками.

— У вас нет еще немного водки? — вежливо осведомился шаман, и уже знакомые с его вкусами журналисты подали ему полный стакан. Шаман задумчиво засосал этот стакан, занюхал полой халата под восторженные стоны толпы зрителей и первый раз ударил в бубен…

Лицо шамана стало отрешенным, вдохновенным, и он как будто уже не видел ни толпы, ни машин и столиков внизу, не слышал гомона и стрекота камер… Шаман ушел куда-то в свой, не очень-то понятный для нас мир, и часа два слышались удары в бубен то одной, то другой колотушкой, пронзительные гортанные крики и стоны бьющегося шамана. Да, это было зрелище, и публика им насладилась! Прибывали новые и новые туристы, пришлось поставить турникет, чтобы не задавили шамана; трудно сказать, кто пребывал в большем восторге — публика, торговцы или тележурналисты.

…Но через два часа шаман вдруг сел на собственные пятки. Замер в странной для европейца, как будто страшно неудобной позе, отер лицо и стал задумчиво собирать колотушки в меховые футляры.

— Как?! Уже все?!

— Больше нельзя…

— Почему же нельзя?! Надо еще…

— Нет, больше нельзя, плохо будет.

— Мы вам… Вот!

Шаман как-то и не обратил внимания на пачку долларов и марок (что взять с дикого человека!); какое-то время он подслеповато помаргивал, глядя на журналистов.

— Нельзя… Дождик будет.

— Пусть будет! Мы любим дождик, пусть себе идет! Вы, главное, камлайте, а мы… вот!

Бумажки перекочевали в необъятные карманы халата, шаману поднесли еще водки, и он еще немного покамлал. За эти несколько часов со всех сторон небольшой Австрии съехались прямо-таки толпы туристов, и не было печатного издания, радиовещательной корпорации или телевизионного канала, представители которого не снимали бы, не устанавливали микрофоны, не бормотали что-то в диктофоны, не пили и не жевали бы внизу, за столиками временных кафе и ресторанчиков. Ехали не только из Австрии, ехали из Германии. Италии, Венгрии, Польши, Греции и Скандинавии — благо, расстояния Европы вполне позволяли нашествие.

Спускался вечер, и что самое смешное, и правда начал собираться дождик! То ясное небо сияло и плыли над горным хребтом, над городом пухлые белые облака. Теперь же ветер порывами нес какие-то серые обрывки; чем выше, тем быстрее мчались эти обрывки, и становилось понятно — там, высоко, выше пояса кучевых облаков, ветер дует просто с неправдоподобной скоростью. Стемнело рано, закат погружался в размытую пелену, и из этой розовой мути на западе все летели и летели разорванные ветром облака. Пахло сыростью, похолодало.

— Дождик будет! — кивал шаман на эти серые облака, словно остальные не понимали, не видели надвигающегося ненастья.

— Дождик — это хорошо! Мы любим дождик! Ты камлай, камлай! Попляши еще немного! — гомонили журналисты и устроители деяния.

— Дождик долгий получится, — убежденно произнес шаман.

— Пускай долгий! Это ничего! Ты камлай!

Шаман впал в глубокую задумчивость и долго смотрел на западный окоем неба.

— Однако, надо отдыхать! — убежденно выговорил шаман.

Это справедливое намерение трудно было не удовлетворить, но уложили его на этот раз не в самой Вене, а в отельчике под горой, и все комнаты вокруг заняли бессонные журналисты и представители общественности — те, кому особенно сильно хотелось, чтобы он завтра с утра снова начал.

Во все концы Европы летели телеграммы, во всех редакциях и квартирах раздавались телефонные звонки из пригородов Вены, и множество людей от Дублина до Палермо и от Стокгольма до Саламанки выехали прямо в ненастную ночь на поездах и машинах, вылетели на самолетах, и все они волокли с собой аппаратуру для съемок, диктофоны, электронные ноутбуки и прочие необходимые для журналистского дела предметы.